Людовик XIV и его век. Часть вторая

«Я была поражена этим изменением и подумала, что ум, должно быть, немало способствует украшению ее лица, ибо делает его таким приятным, когда она бодрствует, и что оно совсем малоприятно, когда она спит. Однако эта мысль была ошибочной, — добавляет она, — ибо я не раз видела ее спящей, и никогда при этом она не казалась мне менее привлекательной».[36]

Боли в желудке разбудили принцессу, и она поднялась с таким осунувшимся лицом, что даже герцог Орлеанский был удивлен этим и встревожился.

Она вошла в зал, остановилась там, чтобы поговорить с Буафранком, казначеем герцога, в то время как сам герцог спускался по лестнице, намереваясь ехать в Париж. На лестнице он встретился с герцогиней Мекленбургской и вернулся с ней в зал. Принцесса оставила Буафранка и пошла навстречу достославной гостье. В это время г-жа де Гамаш принесла принцессе в ее личной чашке цикорной воды, которую та попросила во второй раз и которую всегда держали наготове в прихожей. Госпожа де Лафайет попросила себе стакан той же воды и выпила ее одновременно с герцогиней Орлеанской.

Чашку, предназначенную принцессе, и стакан, предназначенный г-же де Лафайет, подала им г-жа Гордон, камерфрау герцогини Орлеанской; но, прежде чем принцесса успела выпить свою чашку, она, не выпуская ее из руки, схватилась другой рукой за бок и воскликнула:

— Ах! Как колет в боку! Какая боль! Какая нестерпимая боль!..

При этих слов лицо ее страшно покраснело, но почти сразу же покрылось мертвенной бледностью.

— Пусть меня унесут!.. — простонала она. — Пусть меня унесут!.. Я не могу больше держаться на ногах!

Госпожа де Лафайет и г-жа де Гамаш подхватили принцессу под руки: она шла согнувшись и была не в силах держаться на ногах. Бедняжку раздели, и, пока ее раздевали, жалобы ее усилились, а боли стали такими нестерпимыми, что из глаз у нее поневоле потекли слезы.

Как только ее положили в постель, боли стали еще сильнее; она каталась с боку на бок, как человек, готовый впасть в конвульсии. Спешно послали за ее лейб-медиком, г-ном Эспри; но он заявил, что это обычная колика, и велел использовать лечебные средства, всегда применяемые в подобных случаях; тем временем принцесса стала кричать, что ей нужен исповедник, а не врач, ибо дело серьезнее, чем все думают.

Герцог Орлеанский стоял на коленях у постели принцессы; больная увидела его в этой позе, обняла за шею и воскликнула:

— Увы, сударь, вы больше не любите меня, и уже давно; но это несправедливо, ибо я никогда вам не изменяла!

Она произнесла эти слова таким жалобным голосом, что все присутствующие заплакали.

Все эти стадии болезни сменяли друг друга на протяжении всего лишь получаса. Внезапно принцесса заявила, что вода, которую она пила, наверняка была ядом; что, возможно, одну бутылку приняли за другую; что ее отравили, она это чувствует, и, если не хотят, чтобы она умерла, надо дать ей противоядие.

Герцог Орлеанский находился возле принцессы, когда у нее вырвался этот крик боли; он не казался ни взволнованным, ни смущенным этими словами и очень спокойно произнес:

— Надо дать выпить эту воду собаке.

Госпожа Деборд, первая камеристка ее королевского высочества, подошла к ней и сказала, что не стоит проводить такой опыт над животным, поскольку она лично готовила питье для принцессы и уверена, что ничего вредного туда подмешано не было, и что это ей надлежит дать доказательство сказанных ею слов.

Так что она налила себе стакан цикорной воды и выпила его.

В это время принесли растительное масло и противоядие.

Сент-Фуа, первый камердинер его королевского высочества, предложил принять змеиный порошок. Принцесса согласилась, сказав:

— Я имею к вам полное доверие, Сент-Фуа, и из ваших рук приму все.

Принятые снадобья вызвали рвоту, однако эта рвота не дала желаемого результата и лишь изнурила больную настолько, что, по ее собственным словам, у нее не было более сил кричать.

С этого момента принцесса сочла себя погибшей и думала лишь о том, как с терпением сносить боли. Через несколько минут она велела позвать священника. Герцог Орлеанский попросил г-жу де Гамаш пощупать у больной пульс; г-жа де Гамаш исполнила распоряжение и в испуге отошла от кровати, сказав, что ей не удалось нащупать пульса и что конечности у принцессы уже холодные. Однако врач по-прежнему уверял, что это колика, и заявил, что он ручается за жизнь ее королевского высочества.

Тем временем явился кюре прихода Сен-Клу. Принцессу уведомили о его присутствии; она велела ему подойти к постели и, поддерживаемая одной из своих горничных, исповедалась в ее присутствии, не позволив ей отойти.