У них не оставалось ничего, кроме жалованья обычного чиновника, да и то, под это жалованье они набрали столько долгов, что, когда Констан д’Обинье в 1645 году умер и его жена решила вернуться в Европу, ей пришлось оставить свою дочь в залог их главному кредитору; но тому вскоре надоело кормить девочку, и он отослал ее во Францию. Юная Франсуаза высадилась в Ла-Рошели, где мать узнала о ее прибытии, не будучи извещена о ее отъезде с Мартиники. Госпожа д’Обинье была теперь беднее прежнего, и г-жа де Виллет, которая уже брала на себя заботу об этом ребенке, попросила ее дать ей Франсуазу во второй раз. Мать согласилась на это с большим страхом, ибо она опасалась, что, находясь в руках г-жи де Виллет, которая была кальвинисткой, ее дочь сменит веру. И действительно, спустя какое-то время эти опасения сбылись: ее дочь стала кальвинисткой. Но тогда г-жа де Нёйян, крестная Франсуазы, состоявшая при Анне Австрийской, выхлопотала повеление удалить девушку из дома ее тетки и забрать к себе, где в ход было пущено все, чтобы вернуть Франсуазу в католическую веру. Однако просьбы, увещания, духовные беседы — все было бесполезно: та, что стала впоследствии зачинщицей отмены Нантского эдикта, начала с того, что была мученицей за веру, которую ей предстояло преследовать.
Госпожа де Нёйян решила одержать над ней победу с помощью унижения: на девушку были возложены самые ничтожные домашние обязанности; именно она хранила ключи, следила за тем, как отмеряют овес лошадям, звала слуг, когда в них возникала надобность, ибо в те времена звонки еще не вошли в употребление. Более того, г-жа де Нёйян, дама весьма скупая, держала ее в смертельном холоде. Однажды Франсуаза чуть было не задохнулась от горячих углей, которые она принесла в медном сосуде, чтобы согреть свою комнату. Этот случай заставил мать забрать ее и поместить в монастырь урсулинок в Ньоре. Однако ни г-жа де Нёйян, которую она покинула, ни г-жа де Виллет, которая опасалась ее возвращения в католическую веру, не пожелали оплачивать ее пансион.
Наконец, побежденная куда более нуждой, чем настояниями своей матери, и полагаясь на уверения своего духовника, что тетка, которую Франсуаза обожала, не будет, несмотря на свою ересь, осуждена на вечные муки, она приняла католичество.
Урсулинки держали ее у себя целый год, но, видя, что, против их ожидания, г-жа де Нёйян и г-жа де Виллет остались неумолимыми, они выставили ее за порог своего монастыря. Бедная девушка вернулась к матери лишь для того, чтобы увидеть, как та умрет у нее на руках, удрученная горестями и нищетой. Сломленная горем, Франсуаза три месяца не выходила после этого из своей маленькой комнатки в Ньоре, размышляя, не лучше ли ей отправиться в могилу вслед за матерью, наложив на себя руки, чем пытаться продолжать идти по жизни, где все, казалось, обращалось для нее в непреодолимые преграды. Она уже подошла к этому крайнему пределу сомнения и отчаяния, когда г-жа де Нёйян, тронутая ее великими бедами, забрала ее и поместила в монастырь урсулинок на улице Сен-Жак, где девушка впервые причастилась. Затем г-жа де Нёйян переехала в Париж и на прежних условиях взяла ее в свой дом.
В числе тех, кого г-жа де Нёйян принимала у себя, был маркиз де Вилларсо, любовник Нинон Ланкло: он был настолько поражен зарождающейся красотой юной девушки, что начал ухаживать за ней, причем делал это настолько усердно, что Буаробер, падкий на все политические и любовные интриги того времени, адресовал маркизу следующее стихотворное послание: