Необходимо было нестись вскачь, чтобы не дать времени гвардейцам маршала запереть ворота маленькой улицы предместья, где находилась их казарма. Под кардиналом была превосходнейшая лошадь, которая обошлась г-ну де Бриссаку в тысячу экю, но он не мог ослабить ее поводья, поскольку мостовая была скверная. Оказавшись на улице, которую им предстояло проехать насквозь, кардинал и его спутники увидели двух гвардейцев маршала, и, хотя те явно еще ничего не знали о побеге, Буагерен крикнул Гонди, чтобы он держал наготове пистолет. Это был один из тех советов, в повторении которых воинственный прелат не нуждался: он выхватил пистолет из седельной кобуры и направил его на того из гвардейцев, кто был ближе к нему. Однако в это мгновение солнечный луч, отразившись от замка пистолета, ослепил лошадь, словно молния; она отскочила в сторону, рухнула как подкошенная и сбросила седока, который ударился о каменную тумбу, стоявшую у ворот, и сломал себе плечо. Спутники кардинала мгновенно подняли его и усадили на лошадь; страдая от ужаснейших болей, он, тем не менее, продолжил путь, хотя время от времени дергал себя за волосы, чтобы не лишиться чувств.
Наконец, беглец со своей свитой прибыл в условленное место, где его ожидали г-н де Бриссак и шевалье де Севинье; но, ступив в лодку, кардинал лишился сознания; его привели в чувство, плеснув ему в лицо водой. После переправы через реку он уже не мог снова сесть на лошадь, так что спутникам кардинала пришлось искать место, где его можно было бы спрятать; но поблизости не нашлось ничего, кроме стога сена, куда они втащили его и где он остался вместе с одним из своих дворян. Господин де Бриссак и шевалье де Севинье отправились в Бопрео, намереваясь собрать тамошних дворян, а затем вернуться и вызволить кардинала из его стога.
Кардинал провел в этом укрытии семь часов, ужасно страдая из-за сломанного плеча. Около девяти часов вечера у него началась лихорадка, а вместе с ней его охватила и жажда, эта неразлучная спутница ран. Но ни тот, ни другой беглец не осмелились выбраться из стога, ибо они опасались не только попасться кому-нибудь на глаза, но и не суметь снова сложить разворошенное сено так, чтобы не выдать свое убежище. Так что им пришлось сидеть там в ужасной тревоге, повод к которой давал топот всадников, отправившихся на поиски кардинала и то и дело проносившихся по обе стороны стога. Наконец, в два часа пополуночи один местный дворянин, посланный г-ном де Бриссаком, явился забрать кардинала и, удостоверившись, что в окрестностях более не видно врагов, положил его на носилки, а затем велел двум крестьянам отнести его в овин, где он был снова спрятан в сено. Однако теперь, поскольку его снабдили водой, такая постель показалась ему превосходной.
Через семь или восемь часов за кардиналом явились г-н и г-жа де Бриссак в сопровождении двух десятков верховых и отвезли его в Бопрео, где он провел остаток ночи. Тем временем собралось все местное дворянство, и, поскольку г-н де Бриссак был весьма уважаем в этих краях, вскоре он набрал двести дворян, к которым присоединился Анри де Гонди, герцог де Рец, с тремястами других.
К несчастью, было уже поздно идти на Париж, куда не могло не прийти известие о бегстве кардинала и где, конечно, были приняты меры предосторожности. Ранение кардинала погубило все дело. Так что решено было отправиться в Машкуль, в область Рец, где беглец находился бы в полной безопасности, поскольку в те времена каждый сеньор был в своих владениях королем.
Известие о бегстве кардинала пришло в Париж 13 августа, а в Аррас, где находился принц де Конде — 18-го. Узнав эту новость, принц тотчас же написал г-ну де Нуармутье следующее письмо:
В Париже начался великий страх: канцлер Сегье и Сервьен, предложивший отравить кардинала, думали уже лишь о том, как бы спастись бегством. Но почти сразу же им стало известно, что кардинал сломал плечо и, вместо того чтобы двинуться на столицу, был вынужден отдать приказ доставить его в Машкуль; так что они остались на месте и ограничились тем, что написали об этом происшествии королю, приказавшему арестовать кардинала, где бы тот ни находился.