Людовик XIV и его век. Часть вторая

Когда эта юная девушка прибыла ко двору и маршал де Вильруа высказал в отношении нее, а также ее сестры и ее кузины предсказание, которое уже стало сбываться, поскольку одна вышла замуж за принца де Конти, а другая за герцога де Меркёра, никто тогда не мог еще предвидеть будущую красоту Олимпии: она была худой, с длинным лицом, большим ртом, тощими руками и очень смуглой. Но, как говорит г-жа де Мотвиль, восемнадцатилетний возраст произвел на нее свое действие: она пополнела, и эта неожиданная полнота, придав белизну ее коже и округлив ее лицо, образовала на обеих ее щечках очаровательные ямочки; в то же самое время рот ее сделался меньше, а большие сицилийские глаза, которые всегда у нее были огромными и прекрасными, стали метать молнии; короче, все в ней, вплоть до плеч и рук, стало достойно восторженного упоминания.

В короткое время страсть короля к Олимпии Манчини развилась настолько, что о ней с беспокойством стали говорить Анне Австрийской. Однако на все то, что ей могли сказать по этому поводу, королева-мать отвечала лишь недоверчивой улыбкой.

Тем не менее на этот раз Людовик XIV явно отдался своей любви со всей страстностью своего возраста, и это увлечение, в отсутствие мадемуазель де Монпансье, все еще находившейся в изгнании, и г-жи де Лонгвиль, все еще пребывавшей в уединении, превратило Олимпию чуть ли не в царицу двора. Она более, чем кто бы то ни было еще, пользовалась всеми преимуществами и всеми выгодами, какие могло доставить благоволение короля. Уважительно, в соответствии с ее придворным рангом, относясь к герцогине де Меркёр, король большей частью танцевал именно с Олимпией, хотя бал он обычно открывал с герцогиней де Меркёр. Впрочем, король настолько привык оказывать почести племянницам кардинала, что однажды, когда королева давала бал в своих покоях и пригласила в этот небольшой семейный круг английскую королеву и ее дочь мадемуазель Генриетту, которая уже начала выходить из детского возраста, король при первом же звуке скрипки, не обращая внимания на обеих принцесс, находившихся там, подошел к герцогине де Меркёр, взял ее за руку, чтобы встать вместе с ней среди танцующих. Однако Анна Австрийская, эта строгая блюстительница законов этикета, не могла снести подобного нарушения правил приличия: она встала и, вырвав руку герцогини де Меркёр из руки короля, вполголоса приказала ему пригласить на танец принцессу Генриетту. Раздражение Анны Австрийской не укрылось от английской королевы, которая поспешно подошла к ней со словами, что ее дочь танцевать не будет, так как у нее болит нога; однако Анна Австрийская ответила, что если принцесса танцевать не может, то и король танцевать не будет; так что во избежание скандала английская королева позволила дочери принять запоздалое приглашение, которое было ей сделано.

В итоге на этот раз король смог танцевать с Олимпией лишь третий танец.

После бала, оставшись с юным королем наедине, королева сделала ему строгое внушение. Но он весьма решительно ответил ей, что в его возрасте пора уже заниматься взрослыми девицами, а не маленькими.

Впрочем, эта маленькая девица была той самой, в которую спустя шесть лет ему предстояло влюбиться так, что только мадемуазель де Лавальер смогла отвлечь его от этой любви, которая была к тому же преступной.

Между тем, в то самое время, когда Людовик XIV уже сделался мужчиной и пытался сделаться королем, о своем существовании решил напомнить Парламент. Фуке, щедро выделявшему деньги для покрытия королевского расточительства Людовика XIV и корыстолюбивых устремлений первого министра, понадобилось, чтобы высшие палаты Парламента зарегистрировали несколько указов. Король сам явился в Парламент и одним своим присутствием добился этой регистрации, но, как только он вышел из Дворца правосудия, там потихоньку заговорили о том, что необходимо вернуться к этому вопросу. Сторонники принца де Конде, друзья кардинала де Реца, все старые фрондеры, а их там было немало, устав от молчания, которое им навязали после возвращения короля в Париж, начали роптать. Прошло несколько дней, в продолжение которых этот ропот усилился до такой степени, что однажды вечером король услышал его в Венсенском замке, который после бегства кардинала де Реца он сделал своей летней резиденцией.

Людовик XIV послал Парламенту повеление собраться на другой день.

Этот приказ расстроил назначенную охоту, обещавшую быть превосходной. Поэтому юному королю пришлось выслушать множество увещеваний, в которых на этот раз не было ничего парламентского. Но Людовик XIV успокоил окружающих, заявив, что его присутствие в Парламенте нисколько не помешает охоте состояться.

И в самом деле, 10 апреля, в половине десятого утра, депутация парламентских чинов, посланная навстречу королю, с великим удивлением увидела, как он появился в охотничьем платье, то есть в красном камзоле, в серой шляпе и высоких сапогах, и в сопровождении всех своих придворных, одетых точно так же.