Людвиг II: Калейдоскоп отраженного света

«Мой дорогой друг!

Как мне это ни больно, но я должен Вас просить исполнить мое желание, переданное Вам через моего секретаря. Верьте мне, я не могу поступить иначе. Моя любовь к Вам будет длиться вечно; также я прошу Вас сохранить Вашу дружбу ко мне навсегда. С чистой совестью я говорю, что достоин Вас. Кто имеет право нас разлучить? Знаю, Вы чувствуете ко мне то же, что и я; понимаете мою глубокую боль. Поступить иначе я не могу, верьте мне! Никогда не сомневайтесь в преданности Вашего лучшего друга. Ведь это не навсегда! До самой смерти верный Вам

Людвиг»^{58}

.

Вагнеру ничего не оставалось, как опять собираться в дорогу. Он снова стал изгнанником…

На следующий день Людвиг, страдая и чувствуя себя обязанным как-то сгладить обиду, нанесенную композитору баварским народом, написал еще одно письмо:

«Глубоко любимый, дорогой друг!

Нельзя выразить словами ту боль, которая раздирает теперь мое сердце. Необходимо сделать всё возможное, чтобы опровергнуть новые отвратительные газетные сообщения. Это слишком далеко зашло! Наши идеалы должны быть защищены; в этом мне не приходится Вас убеждать. Будем часто и много писать, я прошу об этом! Мы знаем друг друга, мы не предадим Дружбу, которая нас связывает. Во имя Вашего покоя я должен был поступить так, как поступил. Не судите обо мне несправедливо никогда — это причинило бы мне муки ада. Будьте счастливы, друг мой любимый! Да процветают Ваши творения! Глубокий сердечный привет от Вашего верного

Людвига»^{59}

.

Кстати, основываясь на поверхностном прочтении переписки Людвига II и Вагнера, некоторые недобросовестные «исследователи» дошли до того, что стали обвинять в гомосексуализме не только Людвига II (об этой теме мы поговорим в свое время), но и Вагнера, что говорит об их полной некомпетентности в вопросах психологии, а также о совершенном незнании и непонимании исторических реалий того времени и личностей, о которых они берут на себя смелость рассуждать. Для эпистолярного стиля XIX века нет ничего необычного в подобных выспренних и чересчур возвышенных оборотах речи, столь непривычных и, пожалуй, режущих слух современного читателя кажущейся нарочитостью. Для подтверждения достаточно обратиться к любому доступному эпистолярному источнику того времени, в особенности немецкоязычному, хотя бы к переписке Гёте или Шумана. Тогда так писали все, от экзальтированных барышень до классиков мировой литературы; подобный стиль был признаком хорошего художественного вкуса и литературного слога. Эпистолярное наследие короля и композитора не является исключением из общего правила.

После отъезда Вагнера Людвиг под предлогом болезни удалился в любимый Хоэншвангау и некоторое время никого не принимал. Король пытался найти успокоение среди дорогих ему образов, которые оживил для него Вагнер. Он никак не мог понять, за что его лишили друга. Вновь и вновь он подходил к фортепьяно, клавиш которого касались руки его кумира, играя для него мелодии из «Лоэнгрина», и вспоминал о чудных вечерах, проведенных вместе в Лебедином замке. Возможно, и Вагнер, глядя в разлуке на подаренный ему Людвигом точный макет Хоэншвангау, который можно увидеть сегодня в доме-музее Вагнера — вилле «Ванфрид» в Байройте, думал о том же…