Locus Solus. Антология литературного авангарда XX века

Но затаивание всех игрушек в их оболочках и всех этих тайников в их сумке отнюдь не доказывало, что игрушки не оставались по-прежнему дома, в расселине щели агрегата, просто дожидаясь, пока их по возвращении из школы не обнаружит сын, с ранцем за плечами, с жевательной резинкой во рту, обычный парнишка, которому незачем, которому абсолютно не обязательно тревожиться из-за грехов игрушек его отца. Не было никаких гарантий, что игрушки, все до единой, не оставались по-прежнему дома, на самом подходящем, чтобы сын мог вернуть их себе, месте.

Как он страшился момента возврата игрушек игрушечных дел мастеру, момента контакта с самодовольными маленькими личиками мастеров, враждующих друг с другом, но никогда не отказывающихся попаразитировать на каком-либо, по всей вероятности, общем враге, изобличенном с похвалами этой чудовищной склонности в их кругу. Как он ненавидел заговорщицкие взгляды поверх прилавка, но не, вопреки их убеждению, поверх его головы. Ведь они полагали, что тот, кто до такой степени поглощен подобным количеством игрушек, должен быть своего рода толстеньким коротышкой, во-первых, чтобы хотеть их столь много, либо же из-за непотребства в отношении себя же, вытекающего из того, как не по делу он обходится с таким их количеством. Возможно, дело было даже не в количестве игрушек. Но он должен был воздерживаться от предположения, что другие разделяют его веру в то, что число взятых игрушек каким-то образом умеряет постыдность той деятельности, которой они наслаждаются. Игрушечной деятельности.

Как он, отец, страшился возвращать игрушки, страшился ожидания, пока они не проверят, что все игрушки на самом деле нетронуты, столь же без изъяна, как и когда их брали напрокат, днем раньше или несколькими годами, в полную опасностей полночь полового созревания. Но теперь, теперь он видел это под безлистными катальпами на футбольном поле: его единственная гарантия, что все игрушки будут возвращены, то есть что они уже не на самой верхней в доме полке, или в туалете, или в сокровенной мохнатой расселине щели в агрегате, — единственная гарантия способна произрасти из затянувшегося присутствия при совершении ими — мастерами — преступления, при безжалостном обследовании тела игрушек. Тем самым действие, которого он более всего страшился и часто не мог дождаться, чтобы сподобиться ему полностью (воображая, когда он бежал их, что слышит насмешливые проклятия этих мастеров в адрес его сентиментальной уклончивости), — то самое действие, которое он более всего ненавидел… являлось действием, которым он сейчас более всего жаждал себя заверить, что ему удалось успешно утаить, далеко от его сына-школьника, все улики, все вопиющие улики своих бедствий. Тем самым такова и должна быть цель игрушечной жизни — создать эти сдвиги в перспективе, то есть значения, — по возможности на футбольном поле, оголенном, лишенном всякого цветения и в лучшем случае насаженном на немногочисленные обрубки катальпы. Только благодаря игрушечному действию и может единственное событие — встреча — наконец получить противоположную валентность. Теперь он предвкушал встречу, которой среди всех, вносящих свою лепту в игру с игрушками, опасался более всего. Теперь он предвкушал общение с мастерами, самодовольными маленькими мастерами, или, скорее, «предвкушал» имело новое значение, опрокинутое значение. Теперь он надеялся, отец надеялся, продлить то самое событие, которого он более всего страшился и которое стоило ему стольких бессонных минут. Встреча с его мастерами была решающим, подтверждающим завершением ночи разгула, всего-навсего галлюцинации вне контекста подобного завершения. Если бы он купил эти игрушки, а не взял их напрокат, ни о каком предвкушении не могло бы идти и речи, и тем самым он мог бы в конце концов перевести в другое русло то неистовство, которое теперь было посвящено обузданию ужасающего предчувствия их, мастеров, презрения, — куда-то еще, далеко-далеко-далеко от всего, что бы ни превращало игру в игрушки в подлинное действие. Он мог бы, живя игрушечной жизнью без преимуществ смирительной рубашки возврата, в конце концов сам превратиться в игрушку, ставшую предметом пересудов в биржевом зале.