Логово смысла и вымысла. Переписка через океан

Литва когда‐то была самым активным центром восточноевропейского еврейства, город Вильнюс (Вильно) — его столицей. Религиозная, культурная, национальная жизнь еврейства здесь била ключом. К временам горбачевской перестройки от всего этого ничего не осталось. 90 процентов еврейского населения Литвы было уничтожено гитлеровцами, остальное довершила сталинская и после‐сталинская политика партии и правительства. Говорить о возрождении еврейской культуры в Литве не приходилось, но появилась возможность собрать и сохранить рудименты памяти о том, что ушло навсегда. Делать это надо было срочно, пока еще оставались в живых те, кто что‐то помнил, пока еще сохранялись в чьих‐то сундуках и на чердаках следы исчезнувшего материка: манускрипты, фотографии, предметы быта, религиозного культа…

В Вильнюсе решили создать еврейский музей, в нем и стал работать Евсей Цейтлин, поставив своей задачей — записывать воспоминания доживающих век свидетелей. Одним из них и был Йокубас Йосаде (или просто й).

Он был на 37 лет старше Евсея и прожил не только вдвое более долгую, но совсем другую жизнь. Он родился в 1911 году в маленьком литовском городке Калварии, населенном в основном евреями. Не только дóма, но и на улице все говорили на идише, все вывески в городе были на идише, идиш был основой всей общественной и культурной жизни. Контакты с литовцами были редкими, литовского языка большинство жителей почти не знало или знало очень мало.

Семья й была обеспеченной, но не благополучной (как он понял, когда немного подрос). Кроме него у родителей было еще трое детей — все девочки. Отец владел небольшой фабрикой, приносившей приличный доход, но между родителями постоянно происходили стычки, обстановка в семье была напряженной, нервозной, что глубоко ранило нежную душу ребенка. Лет в 10–12 он стал понимать причину этой напряженности: отец завел пассию на стороне, мать терпела, но ему этого не прощала. У подростка развился «фрейдистский» комплекс ненависти к отцу, даже возникло желание его убить. Когда он понял, что неспособен на такое злодеяние, доминанта ненависти переориентировалась на любовницу отца. Но пороху снова не хватило, и он решил, что убьет ее словом. Ему уже было 18 лет, когда он явился к ней потребовать, чтобы она исчезла из жизни их семьи, уехала из города. Но «крутой» разговор плавно перешел в… любовные утехи. Роман й с любовницей отца длился месяца полтора, когда й резко его оборвал.

Я не намерен пересказывать перипетии биографии героя книги Евсея Цейтлина. Хочу лишь показать, как сложно с раннего детства складывалась его жизнь, оставляя рубцы на сердце, на формировании характера — скрытного, недоверчивого, подозрительного, упрямого.

й учился в частной еврейской школе, которую финансировала сионистская организация. Детям старались привить любовь к исторической родине, готовили из них будущих переселенцев в Палестину. й, однако, эти идеи не воодушевляли. Ему нравилась его малая родина, чаровал родной язык идиш, искать счастья за морями он не собирался. В таком духе и написал сочинение на свободную тему незадолго до окончания школы. Ему поставили пятерку за изложение и двойку за содержание. Ему дали понять, что при таком образе мыслей он не может оставаться в школе, которая содержится на пожертвования людей, стремящихся к прямо противоположным целям. Ему пришлось уйти, перевестись в другую школу.

Он рано связался с социалистами и коммунистами, симпатизировал их взглядам — отчасти в пику капиталисту‐отцу. Однажды ему показали на улице человека в черном сюртуке и котелке, «который может любого арестовать». В Литве тогда царил режим диктатора Сметоны. Это был далеко не советский тоталитарный режим, но и не либеральная демократия. В душе юноши поселился страх. Он ощутил свою беззащитность перед молохом власти. Коршун мог прилететь в любой момент и заклевать — не за какие‐то конкретные проступки (в подпольной работе он не участвовал), а только за образ мыслей, вообще ни за что.

Евсей Цейтлин неоднократно возвращался к вопросу о появлении страхов у его героя. й отвечал по‐разному. То уверял, что они возникли уже в советское время. То снова вспоминал о «человеке в черном», которого встречал на улочках Калварии еще 15‐летним подростком. Всплывали подробности. То о том, как он старался держаться подальше от «человека в черном», быть для него незаметным. А то о прямо противоположном: как, напротив, лез ему на глаза, словно испытывая судьбу.

С годами в душе й росла любовь к слову, к родному языку, усиливалась наблюдательность, любопытство к жизни окружающих, к малозаметным мелочам. Он стал писать, был замечен, путь молодого человека начал определяться. Он решил стать писателем, разумеется, еврейским писателем, потому что жил интересами еврейства и родным его языком был идиш.