Логово смысла и вымысла. Переписка через океан

Мне лично как большому любителю природы и бродяге в душе, было полностью созвучно чувство полного слияния с природой, с родной землей и ее народом, которое столь ярко светилось во многих творениях Д. Л. Ощущать природу не только зрением и слухом, но и босыми ногами, всеми порами тела, восторгаться благостным ливнем, обновляющим землю, несмотря на то, что ты промок до костей, чувствовать, касаясь троса на пароме, неразрывную общность со всеми, кто тянул его ранее и будет тянуть его впредь, стремясь к заветной цели — какое это всеобъемлющее чувство общности со всей Землей, со всем миром!

Мне хочется искренне поблагодарить Вас за наслаждение, которое я испытал, встретившись с Д. Л. на страницах Вашего журнала, за то, что Вы дали многим и многим читателям возможность приобщиться хотя бы к крохам его богатого поэтического творчества.

Мне кажется, что было бы очень хорошо, если бы Вы сделали еще книгу стихов Д. Л., память которого я и многие, близко знавшие его, свято храним в душе, как память о Поэте, Человеке, и Друге, общение с которым делало нашу в то время далеко не радостную жизнь светлее и чище».

Даниил Леонидович Андреев (1906–1959) — поэт, прозаик, философ‐мистик, сын писателя Леонида Андреева, был арестован в апреле 1947 года, приговорен к 25 годам заключения, освобожден в 1957 году. Андреева Алла Александровна (урожденная Бружес; 1915–2005), вторая жена Д. Л. Андреева, которой мы обязаны сохранением и публикацией его произведений, была арестована через несколько дней после мужа, освобождена годом раньше. Книги Даниила Андреева стали издаваться только в постсоветское время.

Приведу пример принципиальности Д. Л. Андреева, наверняка известный Парину. 10 ноября 1954 года, из Владимирской тюрьмы, он направил заявление тогдашнему главе советского правительства Г. М. Маленкову с просьбой о пересмотре дела, в котором, тем не менее, отметил: «Не убедившись еще в существовании в нашей стране подлинных, гарантированных демократических свобод, я и сейчас не могу встать на позицию полного и безоговорочного принятия советского строя».

Петр Прокофьевич Курочкин:

Режим был очень суровый. Особой жестокостью отличался полковник Розанцев, он требовал неукоснительного соблюдения всех правил и жестоко наказывал за малейшее нарушение. Одежда у нас была стандартная, полосатые брюки, куртки и шапочки, точно, как в фильмах о застенках гестапо. Еще были бушлаты для прогулок.

Вот как складывался день: подъем в 6 часов. Ежедневная смена дежурных. Входят в камеру трое: сдающий и принимающий смену со старшим караула. Все встают, строятся, нас пересчитывают. В неделю раза два — обход начальника или зам. начальника режима, с ним корпусной старшина, ответственный дежурный офицер. Строимся в коридоре и всей камерой (обязательно одной, чтобы не было контактов с другими камерами) идем в туалет, куда выносим парашу (бочонок с крышкой), моемся, приводим себя в порядок. Потом завтрак. Подают его в форточку, проделанную в двери. На день выдают по 550 г хлеба и 7 г сахара (мы шутили: хоть бы по 9 г, сколько весит пуля!). В форточку дают буханки хлеба, нарезанные каждая на три части — это дневная пайка, и миску с сахаром, чтобы делить на всех поровну. Из‐за хлеба возникали эксцессы. Середину буханки никто не хотел брать: считали, что в горбушке, поскольку она плотнее, больше калорий. Я был пошустрее, подбегу — хвать горбушку. Так раз, второй, третий. Немцы этому возмутились, потребовали распределять хлеб по жребию. Один отворачивался, а другой спрашивал: кому этот кусок? Василию Васильевичу это ужасно претило, он отказывался участвовать в жеребьевке, заранее брал себе серединку.

На завтрак, кроме хлеба и сахара, еще давали немного рыбы или кильку.