Локон Медузы

На этот раз Марш перебил ее, и голос его был странно резким и напряженным.

— Нет, только не сейчас. Когда придет время, ты увидишь ее. И страшно удивишься, поскольку она написана не только с тебя. Если бы ты знала все, то, возможно, не торопилась бы так. Бедный Дэнис! Боже мой, какой это будет удар для него!

Его голос почти сорвался на крик, и у меня вдруг пересохло в горле. Что имел в виду Марш? Я услышал, как он поднялся на ноги и молча вошел дом. Хлопнула входная дверь, и его шаги раздались на лестнице. Снаружи все еще доносилось тяжелое, раздраженное дыхание Марселины. С тяжелым сердцем я добрался в тот вечер до своей комнаты. Я догадывался, что мне предстояло узнать еще немало мрачных вещей, прежде чем я смогу позволить Дэнису вернуться домой.

С того вечера обстановка в доме стала еще более напряженной, чем прежде. Марселина всегда жила лестью и похвалами, и несколько резких слов, брошенных Маршем, настолько потрясли ее, что она уже не могла скрывать свой дурной нрав. Жить с ней в одном доме стало невыносимо — поскольку бедняга Дэнис уехал, она стала задираться со всеми, кто только попадался ей под руку. Когда же поругаться было не с кем, она уходила в хижину Софоиизбы и там часами разговаривала с полоумной старухой-зулуской. «Тетушка Софи» была единственным человеком, кто в угоду ей опускался до низкой лести. Однажды я попытался подслушать их разговор, но разобрал лишь, как Марселина нашептывала старухе что-то насчет «древних тайн» и «неведомого Кадафа[10]», а негритянка в экстазе раскачивалась на стуле, то и дело издавая неразборчивые восклицания, полные почтения и восхищения.

Но, как бы то ни было, ничто не могло поколебать почти собачьей преданности Марселины Маршу. Несмотря на то, что она разговаривала с ним исключительно мрачным и раздраженным тоном, она все больше подчинялась его желаниям. Ему же только этого и надо было — теперь он мог заставить ее позировать в любой момент, когда на него накатывало вдохновение. Он даже пытался показать ей, что тронут ее самопожертвованием, но мне все время казалось, что за этой старательной учтивостью скрывается что-то очень сильно напоминающее презрение или даже отвращение. Что же касается меня, то я искренне ненавидел Марселину. Теперь уже незачем лукавить и называть мои тогдашние чувства простой неприязнью. Конечно, я радовался, что Дэнис находится вдали от дома. В его письмах — не столь частых, как бы мне хотелось — сквозили тревога и волнение.

В середине августа из брошенного вскользь замечания Марша я понял, что портрет почти готов. Марш становился все более язвительным, зато настроение Марселины несколько улучшилось, похоже, ее ободряла мысль, что она вскоре увидит картину. Я до сих пор помню тот день, когда Марш сказал, что ей осталось ждать всего неделю. Марселина просияла, попутно бросив на меня злобный взгляд. Волосы у нее на голове как будто напряглись.

— Я должна увидеть ее первой! — поспешно сказала она, а потом, улыбаясь Маршу, добавила: — И если она мне не понравится, я изрежу ее на кусочки!

Лицо Марша приняло такое странное выражение, какого я перед тем у него не замечал.

— Не могу ручаться за твой вкус, Марселина, но клянусь тебе, она великолепна! Я вовсе не желаю нахваливать свой талант — искусство само создает себя, и этой вещи суждено было появиться на свет. Потерпи еще немного!

Следующие несколько дней я непонятно отчего пребывал во власти разнообразных дурных предчувствий, как если бы завершение картины предвещало ужасную катастрофу, а вовсе не счастливую развязку всей истории. И Дэнис что-то долго не писал, зато мой нью-йоркский агент сообщил мне, что он выехал за город по каким-то таинственным делам. Я мучительно размышлял над тем, чем же все это кончится. Что за странное сочетание действующих лиц: Марш, Марселина, Дэнис и я! И как сложатся наши дальнейшие отношения? Когда все эти опасения начинали слишком тревожить меня, я пытался списать все на свое старческое слабоумие, но такое объяснение никогда не удовлетворяло меня полностью.

IV

Катастрофа разразилась во вторник, 26 августа. Как обычно, я встал рано и позавтракал в одиночестве. Я чувствовал себя не очень хорошо из-за болей в позвоночнике, которые сильно беспокоили меня в последнее время. Когда они становились невыносимыми, мне приходилось прибегать к наркотикам. Внизу никого не было, кроме слуг, но я слышал, как у меня над головой Марселина ходит в своей комнате. Марш, который имел обыкновение работать допоздна, спал в мансарде рядом со студией, и редко вставал раньше полудня. К десяти часам боли настолько одолели меня, что я принял двойную дозу лекарства и прилег на софе в гостиной. Последнее, что я слышал, были шаги Марселины наверху. Вот уж, поистине, бедное создание! Должно быть, она прохаживалась перед большим зеркалом и любовалась собой. Это было похоже на нее. Она была воплощенным тщеславием и упивалась своей красотой и теми маленькими удовольствиями, какие ей мог предоставить Дэнис.