Локон Медузы

Когда же Марселина наконец вернулась, то даже неискушенный наблюдатель мог заметить, какое глубокое впечатление она произвела на Марша. Он не пытался вызвать ее на разговор о тех эксцентричных занятиях, от которых она так решительно отмежевалась, но одновременно даже и не пытался скрыть огромного восхищения, которое она в нем вызывала. Его глаза — впервые со времени приезда в Риверсайд расширенные и затуманенные мечтой — были буквально прикованы к ней всякий раз, когда ей случалось находиться рядом. Она же, в свою очередь, была скорее встревожена, нежели польщена этим пристальным взглядом — то есть, так мне показалось вначале, но через несколько дней это прошло, и их отношения стали сердечными и непринужденными, не более того. Я видел, как пристально Марш разглядывал ее, когда ему казалось, что рядом никого нет, и порою задумывался, долго ли еще ее загадочная привлекательность будет вдохновлять лишь одну художественную часть его натуры, и проснется ли в нем когда-нибудь зверь.

Дэнис, естественно, испытывал некоторое беспокойство ввиду такого поворота событий, хотя и знал, что его гость— человек чести и что у Марселины с Маршем, этих двух мистиков и эстетов, было множество общих интересов и тем для обсуждения, в котором более-менее обычный человек просто не смог бы участвовать. А потому он не имел к ним обоим никаких претензий, и лишь сокрушался, что его собственное воображение было слишком ограниченным и традиционным, чтобы он мог принимать участие в их дискуссиях. В то время мы с ним стали чаще видеться. Поскольку его жена была вечно занята, у него нашлось время вспомнить о своем отце, который был готов помочь ему в любых заботах и затруднениях.

Мы частенько сиживали с ним на веранде, наблюдая за тем, как Марш и Марселина ездят верхом или играют в теннис на расположенном к югу от дома корте. Большей частью они говорили между собой по-французски, ибо Марш, несмотря на свою захудалую четвертинку французской крови, объяснялся на этом языке гораздо лучше нас с Дэнисом. Марселина безупречно владела английским и день ото дня улучшала свое произношение, но, конечно же, ей доставляло огромное наслаждение поболтать на родном языке. Я не раз замечал, что при взгляде на эту идеальную пару молодых людей, у моего мальчика напрягались желваки на скулах, хотя при личном общении он продолжал оставаться идеальным хозяином для своего гостя и заботливым мужем для Марселины.

Их совместные прогулки обычно происходили днем, так как Марселина вставала очень поздно, затем долго завтракала в постели и проводила огромное количество времени за утренним туалетом. Я никогда не видел человека, настолько поглощенного косметикой, упражнениями для сохранения красоты, различными умащениями для волос, мазями и прочей чепухой. Именно в эти утренние часы Дэнису удавалось общаться с Маршем, и тогда друзья вели долгие доверительные разговоры, поддерживавшие их дружбу, несмотря на то напряжение, которое вносила в их отношения ревность.

Как раз во время одной из таких утренних бесед на веранде Марш и сделал предложение, которое стало причиной катастрофы. У меня разыгрался очередной приступ неврита, но все же я сумел спуститься вниз и устроиться на софе, что стояла возле большого окна в гостиной. Дэнис с Маршем сидели по ту сторону окна, так что я просто не мог не слышать их разговора. Они болтали об искусстве и о тех странных, порою абсолютно необъяснимых элементах окружения, которые служат для художника необходимым толчком, подвигающим его на создание настоящего шедевра, и тут Марш вдруг резко повернул от абстрактных рассуждений к личной просьбе, которая, как я теперь понимаю, с самого начала и была у него на уме.

— Мне кажется, — говорил он, — никто не может точно сказать, какой именно элемент определенных сцен или предметов превращает их в эстетические стимулы для творческой личности. В основном, разумеется, это как-то связано с подсознанием и потаенным клубком ассоциаций каждого отдельно взятого человека, ибо вряд ли можно найти двух людей, обладающих одинаковым уровнем чувствительности и реакции. Мы, декаденты, принадлежим к тому разряду художников, для кого в обыденных вещах не осталось ничего значительного для чувства и воображения, но ни один из нас не откликнется одинаково на одно и то же необычное явление. Взять, например, меня…

Он немного помолчал, а затем продолжил:

— Я знаю, Дэнис, что могу говорить с тобой напрямик, ввиду того, что ты обладаешь исключительно неиспорченным умом — чистым, прямым, объективным и так далее. Ты не истолкуешь то, что я тебе скажу, неверно, как поступил бы развращенный и пресытившийся светский человек.

Он снова ненадолго остановился.