Локон Медузы

Ибо не могу отрицать, что как я ни старался, мне не удалось полюбить ее. Я сам не мог объяснить себе, в чем тут было дело. Нечто в ее облике вызывало у меня смутное отвращение, и всякий раз при взгляде на нее я не мог избавиться от неприятных и жутких ассоциаций. Цвет ее лица наводил на мысли о Вавилоне, Атлантиде, Лемурии и прочих забытых царствах древнего мира, а ее глаза иногда казались мне глазами какого-то злобного лесного существа или звероподобной богини, пришедшей из непомерно древних времен, когда человека — в том виде, в каком мы его знаем — еще не существовало. А ее волосы — эта плотная, чрезмерно напомаженная, маслянисто-черная масса — заставляли меня вздрагивать, как если бы я вдруг оказался лицом к лицу с огромным черным питоном. Она, несомненно, замечала мое невольное отвращение, хотя я и пытался всячески скрывать его, но не подавала виду.

А помрачение Дэниса продолжалось. Он просто ластился к ней, до нелепости перебарщивая со своими маленькими нежностями, которые он расточал ей каждый день. Она, казалось, отвечала взаимностью, но я-то видел, что ей стоило заметных усилий вторить его восторгам и причудам. Я думаю, она была изрядно уязвлена, обнаружив, что мы далеко не так богаты, как она предполагала.

Дело было плохо. Я понимал, что все это приведет к печальным последствиям. Дэнис был заворожен своей мальчишеской любовью и, почувствовав, что я избегаю его жену, стал понемногу отдаляться от меня. Так продолжалось на протяжении нескольких месяцев, и я все отчетливее понимал, что теряю единственного сына, средоточие всех моих забот и упований за последние четверть века. Признаюсь, что мне было горько — да и какой отец не испытывал бы то же самое? Но я ничего не мог поделать…

В первые месяцы пребывания в Риверсайде Марселина вела себя как образцовая жена, и наши друзья принимали ее без всяких вопросов и отговорок. Однако я не переставал беспокоиться из-за того, что парижские знакомые Дэниса, узнав об этом браке, могут написать домой своим родственникам. Несмотря на всю присущую этой женщине скрытность, рано или поздно это перестало бы быть тайной. Кроме того, как только они поселились в Риверсайде, Дэнис известил об этом своих самых близких друзей.

Я стал все больше времени проводить в своей комнате под предлогом ухудшающегося здоровья. У меня как раз начал прогрессировать радикулит, так что предлог был вполне основательным. Дэнис как будто не замечал этого и, казалось, вообще перестал интересоваться мною. Мне было больно видеть, как мой сын у меня на глазах становился бесчувственным чурбаном. У меня появилась бессонница, и теперь я целыми ночами ломал себе голову над тем, почему моя новая сноха вызывает у меня отвращение и некий суеверный страх. Окружавшая ее в Париже мистическая дребедень, конечно же, была ни при чем — она покончила со всем этим и больше ни разу не вспоминала. Она даже не пыталась рисовать, хотя, как я понял из рассказов Дэниса, когда-то баловалась этим.

Странно, что мое беспокойство по поводу невестки всецело разделяли слуги. Темнокожие относились к ней очень настороженно, и через несколько недель все как один уволились. Остались только те, кто был к нам сильно привязан. Эти немногие — старый Сципион, его жена Сара, их дочь Мэри и кухарка Делала — были вежливы, насколько возможно, но при этом всячески давали понять, что лишь повинуются своей новой хозяйке, но не любят ее. Все свободное время они проводили в своей части дома, которая располагалась в дальнем крыле. Маккейб, наш белый шофер, выказывал Марселине скорее дерзкое восхищение, чем неприязнь. Другим исключением была очень древняя зулуска, которая, по слухам, приехала из Африки более ста лет тому назад, и которая жила в старой хижине на задах нашего дома на правах пенсионера. Всякий раз, когда Марселина приближалась к ней, старая Софонизба выражала почтение, а однажды я видел, как она целовала землю, по которой ступала ее госпожа. Как известно, чернокожие суеверны, и я решил, что Марселина, чтобы преодолеть явную неприязнь слуг, забила им головы своим мистическим вздором.

III

Так мы прожили почти полгода. Летом 1916 начали развиваться события, приведшие к столь ужасному финалу. В середине июня Дэнис получил письмо от своего старого друга Фрэнка Марша, в котором сообщалось, что тот испытал нечто вроде нервного срыва, заставившего его искать отдыха в деревне. Письмо было отправлено из Нью-Орлеана, куда Марш вернулся, едва почувствовав приближение кризиса, и содержало открытую, хотя и безукоризненно вежливую, просьбу пригласить его к нам. Марш, разумеется, знал, что Марселина здесь, и очень учтиво осведомлялся о ее здоровье. Узнав о его беде, Дэнис немало расстроился и ответил, что он может приезжать когда угодно и на какой угодно срок.