Локон Медузы

— Конечно, можете оставаться, если вам так хочется — насколько я могу судить, вам лично здесь ничего не грозит. Но другие утверждают, что этот дом каким-то образом воздействует на тех, кто в нем находится. Что же касается меня, то я живу здесь, потому что это мой долг. Есть нечто такое, что мне следует охранять — нечто такое, что удерживает меня от бегства. Хотел бы я, чтобы у меня было достаточно денег, здоровья и честолюбия, чтобы как следует заботиться о доме и земле!

Конечно, я тут же поймал хозяина на слове. Он знаком пригласил меня подняться и со все возрастающим любопытством я медленно последовал за ним по лестнице. Было уже очень темно, а раздававшиеся снаружи слабые барабанящие звуки подсказали мне, что давно уже собиравшийся дождь наконец пошел. В данный момент я был бы рад любому пристанищу, а уж этот дом, с его непередаваемой атмосферой древности и на редкость загадочным хозяином, показался мне сущим подарком. Для такого неизлечимого любителя гротеска, как я, не могло бы найтись более подходящего приюта.

II

Угловая комната на третьем этаже выглядела менее запущенной, чем остальной дом. Именно в нее-то и привел меня мой хозяин. Поставив свой фонарь на стол, он засветил лампу побольше. По чистоте и убранству комнаты, а также по книгам, длинными рядами выстроившимся вдоль стен, я заключил, что не ошибся, определив его как джентльмена по происхождению и воспитанию. Конечно, он был отшельником и чудаком, но все же у него были свои принципы и интеллектуальные интересы. Едва он предложил мне сесть, как я завел разговор на самые общие темы и с удовольствием заметил, что он и не думает отмалчиваться. Во всяком случае, он, казалось, был рад, что ему есть с кем поговорить, и даже не пытался увести разговор в сторону, когда я осмелел настолько, что попросил его рассказать о себе.

Как выяснилось, его звали Антуан де Русси, и происходил он из древнего, мощного и чрезвычайно многочисленного плантаторского рода, некогда обосновавшегося в Луизиане. Более ста лет тому назад его дед, бывший в ту пору младшим сыном в семье, переселился в южную часть Миссури, со свойственным его предкам размахом принялся обустраиваться на новом месте, возведя этот особняк с колоннами и окружив его всеми принадлежностями, подобающими крупной хлопковой плантации. Когда-то в хижинах на заднем дворе, там, где теперь струила свои воды река, проживало до двухсот негров, и слушать, как по вечерам они поют, смеются и играют на банджо, означало в полной мере наслаждаться ныне бесследно исчезнувшими прелестями цивилизации и социального устройства. Перед домом, в окружении огромных дубов и ив, был раскинут широкий зеленый ковер всегда тщательно подстриженной лужайки, по которой вились вымощенные булыжником тропинки, с обеих сторон усаженные цветами. Риверсайд — так называлась усадьба — в те времена являл собою идиллическую картину деревенской жизни, навеки запечатлевшуюся в памяти приютившего меня старика.

Дождь разошелся вовсю. Его плотные струи хлестали по ненадежной кровле, стенам и окнам. Сквозь тысячи трещин и щелей внутрь просачивалась вода и тонкой струйкой стекала на пол в самых неожиданных местах. Снаружи хлопал гнилыми ставнями ветер. Ничего этого я не замечал и даже не думал о своей машине, брошенной под ненадежной защитой деревьев, ибо чувствовал приближение тайны. Мой хозяин собрался было отвести меня в спальню, но, увлекшись воспоминаниями, позабыл о своем намерении и продолжал свой рассказ о прежних днях. Было ясно, что еще немного — и я узнаю, почему он живет один-одинешенек в этом старом доме, с которым, по словам соседей, явно что-то не ладно. Его голос был мелодичен и даже усыпляющ, но уже очень скоро он начал говорить о таких вещах, что с меня слетел всякий сон.

— Риверсайд построили в 1816 году, а в 1828 здесь родился мой отец. Если бы ему довелось дожить до нынешних дней, ему было бы за сто лет, но он умер молодым — таким молодым, что я лишь очень смутно помню его. Его убили на войне в шестьдесят четвертом[1]. Он записался добровольцем в Седьмой луизианский пехотный полк, потому что хотел воевать на родине. Дед мой был слишком стар для сражений, но все же дожил до девяноста пяти и помогал моей матери растить меня. Нужно отдать ему должное — я получил хорошее воспитание. У нас в семье всегда были крепкие традиции и высокие представления о чести, и дед следил, чтобы я вырос настоящим представителем рода де Русси, известного со времен крестовых походов. Война не смогла окончательно разорить нас, а потому мы могли позволить себе довольно спокойное существование. Я учился в одной из самых престижных школ Луизианы, а закончил свое образование в Принстоне. Потом я вернулся домой и приложил все усилия для того, чтобы сделать плантацию прибыльной, но, сами видите, к чему это привело.