Ломая печати

Одному отряду добровольцев я приказал выносить школьные парты. Другому — чистить и проветривать пустые классы, мыть полы. Третьему — вносить койки, матрацы, четвертому — добывать одеяла, подушки, постельное белье. Один из студентов-медиков оборудовал в физическом кабинете операционный зал, другой — перевязочную. Инструментарий мы собрали из мобилизационных запасов, найденных в казармах, в больнице и в приемных местных врачей. Перевязочный материал добыли в хозяйственных магазинах.

Конечно, все это делалось не только нашими силами. Как только мы взялись за уборку, из соседних домов прибежали женщины, дети, да и мужчины с метлами, ведрами, тряпками, порошками, мылом, следом за ними неожиданно заявились люди с отдаленных улиц, они тащили в охапках белье, матрацы, ночные тумбочки, а на тачках даже койки, в которых мы испытывали такую нужду. К утру второго дня мы кое-как оборудовали третий этаж, после полудня — второй и, наконец, первый.

Мне казалось, что у меня жар, руки тряслись, голос дрожал, когда я поднял трубку и назвал номер полковника. «Вы молодчина! — прохрипел в трубку старый ящер. — Теперь надо дело иметь не с тупицами, а со светлыми головами, с теми, что не глядя попадают в самую точку. Спасибо!»

Госпиталь был готов к приему.

Назвали мы его госпиталем «Г» — от начальной буквы слова «гимназия».

И вот они, его пациенты.

Номер 27. Жорж Бодье. Огнестрельное ранение левой ноги.

Номер 28. Жорж Кайе. Огнестрельное ранение спины справа.

Номер 29. Марсель Годон. Огнестрельное ранение шеи справа.

Классы быстро заполнялись. Первые двести пациентов были помещены в хирургическом и терапевтическом отделениях. И тут им улыбнулось подлинное счастье. Появился человек, без которого постоянную больницу представить себе нельзя. В одно прекрасное утро вернулась из отпуска старшая сестра и решительно взяла дело в свои руки. Женщина барочных форм, нечто сродни капралу в роте, боцману на корабле, бригадиру на стройке — восемь часов дежурства на ногах, достойная восхищения сноровка в уходе за ранеными, лихость, с какой она мерила кровяное давление, перевязывала, делала уколы, переворачивала больных на пролежанных кроватях, готовила их к операции, наставляла на путь истинный, обдавая ледяными взорами старой девы сестричек и провозглашая с сознанием своей непогрешимости: «Этот острый abdomen с третьей койки — скорее панкреатит, нежели аппендицит. На восьмую — капельницу с внутривенным вливанием. На четвертой — сквозное ранение с подозрением на менингит. На первой, у этого молодого, следует опасаться пневмонии. У этого рядом бесспорный сепсис. Сделать анализ, проверить оседание эритроцитов. На пятой, ночью, говорите? Это почечные колики». Никаким золотом такое не вознаградишь.

Теперь мы действительно могли взяться за дело. Мне было тридцать три — возраст Христа. Имел жену. Двух дочерей. Был надпоручиком медицинской службы. В запасе. Кончил медицинский факультет Братиславского университета имени Коменского. В 1943 году был мобилизован, отправлен на итальянский фронт, из-под Имоля, после неудавшейся из-за предательства попытки перейти на сторону союзников был отправлен домой в Словакию.

И вот теперь я повстанец, начальник полевого госпиталя.

Когда я учился в гимназии, дед, лесник с Поляны, говаривал мне:

— Ученье, парень, корешок горький, зато жизнь сладкая. У отца с деньгами не густо, к ученью тебе приходится издалека подбираться, так что — хочешь жить лучше, чем мы, берись за книги.

Здесь, в этих классах, я готовился к жизни. В конце концов здесь я и решил заняться медициной, за что и был осмеян однокашниками с той мольеровской жестокостью, какую тот высказал в известном диалоге ипохондрика с лекарем Пургоном о брадипепсии, диспепсии, апепсии, лентерии, дизентерии, гидропсии, агонии при твердой надежде, что не более чем через четыре дня состояние больного окажется и впрямь безнадежным. Но никогда мне и на ум не приходило, что именно здесь я буду проявлять свое ars medicae[33], претворяя в жизнь Гиппократовы представления о достоинстве врачебного звания и ежедневно проверяя великую правду его афоризма: «Жизнь коротка, путь искусства долог, удобный случай скоропреходящ, опыт обманчив, суждение трудно». Мне даже и во сне не могло привидеться, что в учительской будет приемная, в зале для рисования будут французы, в помещении, где был наш пятый класс, — отряд противовоздушной обороны, в физическом кабинете — операционная, рядом со стерилизационной, что когда-нибудь именно здесь я буду помогать ближним, отдаваться этой благородной задаче, погружать спасительный нож в раны, но и провожать многих в последний путь.

Я часто в ту пору думал о Дюамеле[34]. О его мучениях. Об их жизни. Об их уходах.