Ломоносов

Всего печей было девять – для разных целей: плавильная, перегонная, стекловаренная, финифтяная, пробирная, обжигательная и еще особенно любимая алхимиками печь «атанор с баней, или, по-русски, ленивец»… Она использовалась для обеспечения равномерного и длительного нагрева. Название происходит от арабского «аль-таннур» или тандыр – печь для выпечки хлеба.

Атанор, будучи однажды наполнен углями, продолжал греть долгое время.

Особой гордостью Ломоносова был «Папин котел» – первый в мире автоклав, печь, позволяющая получить одновременно высокую температуру и высокое давление. Назван он был по имени французского изобретателя Дени Папина (1647–1712).

В Государственном Историческом музее в Москве сохранился принадлежавший Ломоносову «перегонный куб» – большой медный сосуд цилиндрической формы емкостью литра в три с навинчивающейся медной крышкой, в которую впаяна под углом медная трубка. По всему сосуду широким поясом вились два ряда крупных листьев и стеблей, а в середине виден был круг с надписью в четыре строки: «М.В./Ломоносов/Academia/St. Piter-Burch».

К главному залу примыкали две небольшие комнатки. Одна – для чтения лекций нескольким студентам, другая – для хранения химической посуды и бесценной коллекции весов.

Помещение освещалось сальными свечами в канделябрах. Вдоль стен лаборатории стояли стеллажи из некрашеного дерева. Их полки были заставлены всевозможными ретортами, колбами и другими сосудами. Там же хранились выпаривательные чашки, воронки, ступки и закупоренные банки с разнообразными химическими веществами.

Реактивы Ломоносов заказывал у фармаколога Иоганна Георга Моделя, выпускника Виттенбергского университета и главного аптекаря императорского двора и начальника всех аптек империи. Он также являлся поставщиком мелкой посуды. К сожалению, чистота реактивов не всегда устраивала Ломоносова, но он научился очищать их от примесей тут же, в лаборатории, «меж стен и при огне», – как он образно выразился в стихотворном послании Ивану Шувалову.

Печи, весы, муфели, тигли и все прочее, связанное с металлами, заказывали в Монетной канцелярии. Стеклянную посуду получали на стекольных заводах, причем бывало, что Ломоносов оплачивал покупки из своего кармана.

Химическая лаборатория была весьма дорогостоящей затеей. Только на изготовление химической посуды ушел почти год времени и около двухсот пудов (то есть более трех тонн) стекла. К тому же для поддержания работы печей требовались дрова и уголь в немалом количестве. Всего за пару часов при интенсивной работе сгорало по шесть – восемь кулей угля, и Ломоносов постоянно требовал у канцелярии отпустить сто или двести кулей угля. Требовался и грамотный лаборант, который должен был неотлучно поддерживать необходимую температуру, усиливать или уменьшать жар по мере надобности. А еще при лаборатории был сторож, который должен был «при химических опытах уголье носить и лабораторию чисто содержать и при ней неотлучно быть».

Конфликт в химической лаборатории

К огромному сожалению, очень мало сохранилось документов, показывающих, каким был Ломоносов в обычной жизни, в быту. По немногим данным видно, что он был человеком очень гордым и конфликтным. Ни себя, ни свою семью, ни друзей он в обиду не давал. Ломоносова-человека характеризует его письмо Шумахеру, написанное в мае 1756 года. Речь в том письме идет именно об очередном конфликте – с «аптекарским гезелем», то есть учеником, помощником Францем Беттигером, поступившим на работу в качестве лаборатора химической лаборатории в 1751 году и поселившимся в Боновом доме, по соседству с Ломоносовым. Работой его Ломоносов был доволен. Сохранилась копия аттестата, выданного Ломоносовым Беттигеру в марте 1756 года, где удостоверяется, что Беттигер «отправляет свою должность верно и прилежно и сверх химических операций ведет метеорологический журнал третий год».

А вот в качестве соседа Беттигер Ломоносова не устраивал категорически! Ученый неоднократно жаловался на «неприличные поступки лаборатора Беттигера», которые были ему «тягостны и досадны». «Однако все сие пропускал я для того, что он свою лабораторскую должность отправлял по моему указанию как должно, и, надеясь его исправления, сносил я оскорбления». Однако день ото дня становилось все хуже и хуже: число «дневно и ночно» приходящих на квартиру Беттигера гостей «разных званий и наций» все умножалось. Гости эти воспитанностью не отличались: «Уже и ворота середи дня пьяные гости его ломают, а ночью часто стоят по́лы для приезжающих к нему колясок и одноколок».