Лорд Галифакс: святой Лис

Даже если бы Форин Оффис и Галифакс лично желали бы дать положительный ответ, то сделать это не представлялось возможным, так как что полковник Бек, что румыны категорически не хотели подставлять свои территории под советские сапоги. Информированный о сложной ситуации с англо-франко-советскими переговорами, а также подозревающий о возможности разворота Рейха к СССР, 18 августа в Форин Оффис телеграфировал посол Гендерсон. Он пришел к «определенному заключению, что, если мир должен быть сохранен, текущей ситуации нельзя позволять продолжаться. Единственная альтернатива войне должна быть некоторым посредническим действием»519. Гендерсон, и ранее предлагавший это, вновь заговорил о том, чтобы премьер-министр направил Гитлеру какое-нибудь личное письмо.

Галифакс, которому совершенно не хотелось «нового Мюнхена», остудил пыл посла и сказал, что никаких писем не будет. Но тот и через два дня повторил свой настойчивый совет, к которому добавил данные разведки о том, что в период с 25 по 28 августа Гитлер собирается войти в Польшу. Гендерсон сослался на увеличение вермахта в Восточной Пруссии и снова выражал предчувствие о скорой драматической развязке. Лорд Галифакс снова проигнорировал эти предупреждения посла. Но поздно вечером 21 августа взорвалась бомба. Немецкой стороной было объявлено о том, что советско-немецкие переговоры завершены и для подписания пакта о ненападении Иоахим фон Риббентроп полетит в Москву 23 августа. Игнорировать такое развитие событий Форин Оффис уже не мог.

22 августа, в тот момент, когда Риббентроп готовился лететь в Москву, Гендерсон получил инструкции без задержек передать личное письмо премьер-министра герру Гитлеру. После нескольких телефонных разговоров только на следующий день была устроена встреча фюрера и посла. Письмо премьер-министра включало в себя три основных момента:

(1) настойчивое намерение правительства Его Величества выполнить обязательства перед Польшей;

(2) готовность обсудить все проблемы между двумя странами, если мирная атмосфера могла бы быть гарантирована;

и (3) беспокойство о периоде перемирия, в ходе которого было бы возможно начать непосредственное обсуждение между Германией и Польшей проблемы положения национальных меньшинств.

Ответ Гитлера был бескомпромиссным. Он говорил, что намерение Великобритании поддержать Польшу не могло изменить его политику; он был готов даже к долгой войне, но не собирался жертвовать немецкими национальными интересами и честью; и, если бы Великобритания проявила агрессию, он сразу бы объявил мобилизацию всех немецких сил: «Все это было ошибкой Англии. Она поощрила чехов в прошлом году и теперь дала чек Польше. Больше, сказал он мне, я не доверяю мистеру Чемберлену. Я предпочитаю войну, говорил Гитлер, теперь, когда мне пятьдесят лет, а не когда мне будет пятьдесят пять или шестьдесят. Я сам всегда искал и верил в возможность дружбы с Англией, продолжал он, но понял теперь, что те, кто говорил об обратном, были правы»520. Гендер– сон ответил ему, что такое сообщение британскому правительству оканчивает его миссию в Германии и он горько сожалеет о подобном финале.

Не сожалел ни о чем лорд Галифакс. Когда Риббентроп полетел в Москву, он, кажется, в принципе мало понимал обстановку, то ли с нетерпением, то ли с беспокойством спрашивая у Кэдогана: «Ну что, это уже война?»521 В игривом настроении пребывал полковник Бек, несмотря на то что в начале августа разразился новый кризис в германо-польских отношениях. Он оставался беспечен и запрашивал у Лондона, как себя стоит вести польскому послу в сентябре, во время традиционного партийного съезда в Нюрнберге.

Ночью 23 августа в Москве рейсхминистр фон Риббентроп подписал свой знаменитый пакт с наркомом иностранных дел СССР Молотовым. Далее события закружились со стремительной быстротой. Когда Риббентроп спросил у Сталина о его переговорах с англо-французской делегацией, тот ответил двумя словами: «Они улетают». Действительно, и британской, и французской миссии пришлось спешно убираться из Москвы.

Их непосредственный руководитель Галифакс ничуть не винил себя за то, что советская сторона предпочла договориться с Германией, а не с ними: «Я думаю, российская политика тогда была полностью вдохновлена суждением Сталина, что интересом России и самым большим аргументом Кремля была обязательная необходимость выиграть время. Это делалось, чтобы закончить советский пятилетний план, восстановить армию, развивать промышленность и так далее, готовясь к роковому дню, который, вероятно, обязан был наступить. <…> С советской точки зрения, невеликим было и наше желание подвергнуть себя реальной опасности в ответ на немецкое нападение на Польшу. По этим причинам я нисколько не сомневаюсь относительно того, что мы или французы могли делать и говорить всё что угодно, но это имело очень небольшой эффект на Россию»522.