Лорд Галифакс: святой Лис

Гендерсон встречал премьер-министра в Германии: «Британский самолет совершил посадку быстрее, чем ожидалось, я был на аэродроме едва ли за десять минут до того, как он приземлился. Ни мистер Чемберлен, ни сэр Хорас Уилсон, который сопровождал его, никогда не летали прежде; я был немного возбужден, как они смогли выдержать перелет. Но мое волнение было напрасным. Мистер Чемберлен вышел из самолета, выглядящий удивительно свежим и довольно невозмутимым. В ответ на некоторый мой комментарий относительно перелета он сказал: “Я крепкий и жилистый”. И он действительно был таким. К тому времени, когда он улегся в кровать в 11 вечера в тот день, он проделал путешествие на машине, поезде и самолете в течение по крайней мере десяти часов; имел много промежуточных разговоров с Риббентропом и другими, потом долгую беседу с Гитлером; а также нашел еще в себе силы дать телеграфный отчет своему собственному Кабинету. В целом приблизительно шестнадцать интенсивных часов практически без пауз»428.

Обстановка в Форин Оффисе в это время отличалась неспешностью и размеренностью. «Спокойный, мудрый и дружелюбный» Галифакс с Кэдоганом, с которым они теперь проводили вместе 15 часов в день из 24, обсуждали с Сэмом Хором и другими министрами Кабинета приблизительно то же, что обсуждал в это время Чемберлен с Гитлером, – возможность плебисцита для немецких областей Чехословакии429.

И когда Чемберлен ехал на встречу с Гитлером, и когда он уезжал от него, простые люди на улицах Третьего рейха, привыкшие к парадам и торжественным проездам диктаторов, теперь рукоплескали простому британскому «джентльмену с зонтиком», в котором видели надежду на то, что войны все же удастся избежать. Как отмечал переводчик Гитлера доктор Шмидт: «Когда толпа в авторитарном государстве так демонстративно аплодирует не своему богоподобному диктатору, а зарубежному государственному деятелю с демократического Запада под совсем не героическим зонтиком, это является совершенно нескрываемым выражением общественного мнения»430.

Примечательно, что ни на Галифакса, ни на Гендерсона, ни на Чемберлена Гитлер не произвел внешне особенного впечатления. Для Галифакса он был человеком с «живыми голубыми глазами», Гендерсон писал о том, что обаяние фюрера распространяется только на немцев, Чемберлен также не был особенно очарован Гитлером, но поверил ему. Бравировали англичане или всерьез не попали в плен магнетического обаяния германского фюрера, сложно ответить, но факт остается фактом: Гитлер для них был сначала трудным партнером для переговоров, а после превратился в опасного сумасшедшего с манией величия. В первую их встречу Чемберлен с Гитлером договорились, что премьер-министр будет консультироваться со своим Кабинетом и французскими коллегами о проведении плебисцита для жителей Судетской области, хотя это было и проблематично ввиду того, что такие же точно плебисциты могли потребовать, например, венгры или поляки, которые также проживали в Чехословакии. В Лондон Чемберлен возвратился 16 сентября.

Вновь прибыв на аэродром Хестон, он произнес: «Вчера у меня был долгий разговор с герром Гитлером, это был откровенный разговор, но дружественный, и я чувствую теперь, что мы понимаем друг друга. Я должен обсудить результаты переговоров с моими коллегами, и особенно лордом Рансименом. Позже, через несколько дней, я вновь увижусь с герром Гитлером, только на этот раз, как он сказал, мы найдем какой-нибудь город поближе, это сбережет силы старика для еще одного путешествия»431.

Рассмешив толпу и прихватив в свое авто Галифакса, Чемберлен отправился на 10, Даунинг-стрит, где его уже ждали министры, лорд Рансимен и Кэдоган. Последний протоколировал: «<Премьер-министр> думает, что он сдержал Гитлера в настоящий момент. Довольно ясно, что только “самоопределение” будет работать. Как мы должны получить или дать его? Я знаю, что Галифакс будет загвоздкой. <…> Сделаем жест Гитлеру, какой мы никогда не делали прежде, и доверимся результату»432.

Вернувшийся в тот же день из Праги Рансимен представил Кабинету отчет, который подтверждал то, что районы с немецким населением необходимо передать Германии как можно скорее. Только это могло предотвратить военную развязку. Далеко не все в Кабинете были готовы так легко согласиться на подобные меры. Германофобия солдата Первой мировой не позволяла Галифаксу так просто взять и подарить Рейху целую область, пусть и с немецким населением. Он резко выступил против этого.

18 сентября в Лондон прилетели французы в смятенных чувствах. «Даладье был красен столь же, сколь бледен был Бонне»433. Несмотря на то, что нарком иностранных дел СССР Литвинов пообещал последнему, что Советский Союз будет соблюдать договор с чехами, Бонне этому заявлению верить отказывался. Более того, в искаженном виде он передал эту информацию и своему, и британскому Кабинетам, говоря, что помощи им ждать не от кого.