Лорд Галифакс: святой Лис

Оставаясь в Лондоне за главного, он обсуждал вместе с Саймоном и Хором, возможно ли и дальше удерживать Чехословакию от всеобщей мобилизации. Не ставя в известность премьер-министра и не зная об обещании Гитлера не начинать военных действий за исключением серьезных инцидентов со стороны правительства Бенеша (а всеобщая мобилизация таким инцидентом, безусловно, стала бы), он убедил своих коллег в том, что в сложившейся ситуации больше не стоит поддерживать англо-французский запрет на чешскую мобилизацию. Это решение британского Кабинета было немедленно передано в Прагу.

Помимо этого, Галифакс также решил, что наступил момент, когда британская делегация должна была ясно дать понять, что общественное мнение не потерпит новых требований Гитлера и что стоит начать шантажировать его войной. Глава Форин Оффиса телеграфировал Чемберлену: «Мы, конечно, можем вообразить огромные трудности, с которыми Вы там сталкиваетесь, но с точки зрения Вашего собственного положения, а также положения правительства и страны, Вашим коллегам кажется огромной важностью, что Вы не должны уезжать без того, чтобы однозначно дать понять канцлеру: после того, как чехословацкое правительство пошло на большие уступки, отклонить возможность мирного решения в пользу другого, означающего войну, было бы непростительным преступлением против человечества»438.

И Лондон, и Париж, и Берлин, и уже тем более Прага замерли в тревожном ожидании. Журналисты облепили небольшой Годесберг и нагнетали обстановку своими сообщениями. Фюрер и премьер-министр жили по разные берега Рейна, первый в отеле «Дреезен», второй в «Петерсберге», разделяемые бурным потоком. Каждый из них был убежден в своей собственной правоте и хотел диктовать условия. Утром 23 сентября Чемберлен, на которого возлагали надежду не только французы, но и весь мир, отправил «дорогому рейхсканцлеру» письмо, в котором писал: «Думаю, Вы не сознаете невозможность моего согласия на принятие такого плана, поскольку, я полагаю, общественное мнение в моей стране, во Франции и во всем мире сочтет его нарушающим принципы, уже согласованные ранее и не предусматривающие угрозу применения силы. <…> В случае, если немецкие войска войдут на эту территорию, как Вы предлагаете, нет никакого сомнения, что у чехословацкого правительства не будет другого выбора, кроме как отдать приказ своим вооруженным силам оказать сопротивление»439. Премьер-министр, похожий на черного грифа, провел все утро вместе с сэром Невилом Гендерсоном, шагая по балкону отеля и поглядывая на другой берег Рейна.

В это же время британская пресса по поручению из Форин Оффиса уже сообщала о том, что переговоры окончены, и окончены неудачно. Тем не менее ответ от Гитлера был все же получен вместе с его переводчиком Шмидтом: «Когда Вы, Ваше Превосходительство, сообщаете мне, что передача рейху Судетских территорий была признана в принципе, я должен с сожалением указать, что теоретическое признание принципов в отношении Германии было уже согласовано ранее. Я заинтересован, Ваше Превосходительство, не в признании принципа, а единственно в его реализации и, таким образом, в том, чтобы в возможно более короткое время страдания несчастных жертв чешской тирании закончились, а достоинству великой державы воздалось должное».

Сам Шмидт отмечает440, что ответ не взволновал Чемберлена до той степени, чтобы он решился на какое-то проявление эмоций, он лишь сказал, что ответит письмом же. Гитлеру все это начинало не нравиться. Запугать премьера у него не получалось, а обмены письмами под пристальным наблюдением репортеров со всего мира оптимизма никому не добавляли. Ответ Чемберлена Гитлеру был сдержанным, он вновь предлагал свои услуги «посыльного», чтобы передать меморандум германского правительства правительству Чехословакии, не высказываясь за или против его принятия.

Вечером 23 сентября Гитлер и Чемберлен встретились вновь, чтобы обсудить условия меморандума Бенешу. Когда Шмидт перевел немецкие предложения, в частности, об отводе чехословацких войск с территории, обозначенной на прилагаемой карте, не позднее 26-го числа, а с 28-го уже о передаче этой территории Рейху, премьер-министр потерял самообладание: «Я объявил, что язык и манера документа, который я описал как ультиматум, а не меморандум, глубоко потрясут общественное мнение в нейтральных странах, и горько упрекнул канцлера в его отказе ответить на усилия, которые я приложил, чтобы обеспечить мир»441.