— Попридержи коней, Диана, — сказала Джиа. — Я долго думала о тебе. Я знаю, что есть вещи, которые ты мне не рассказываешь. Причину, по которой ты так уверена, что Малькольма убила не Зара. Причину, по которой ты знаешь планы Неблагого Короля. С самого первого раза, как я пригласила в свой кабинет Джулиана Блэкторна и Эмму Карстаирс, они обманывали меня и скрывали секреты от Конклава. Прямо как ты сейчас, — она прикоснулась рукой к оконному стеклу. — Но я устала. Устала от Холодного Мира, который не позволяет мне видеться с дочерью. От Когорты и от ненависти, которая от них исходит. А ты предлагаешь мне тоненькую нить, которая ведет к исполнению всех наших надежд.
— Но это лучше, чем ничего, — сказала Диана.
— Да, — Джиа отвернулась от нее. — Это лучше, чем ничего.
Когда несколькими минутами спустя Диана вышла из Гарда под бело-серый свет солнца, ее кровь радостно бежала по венам. Она сделала это. Собрание состоится, Киран предстанет перед Советом, у них появится шанс вернуть себе Институт и, если повезет, разгромить Когорту.
Она подумала об Эмме, Джулиане и Черной Книге. Это слишком большая ноша для их плеч. Они еще очень юны для того, чтобы им пришлось взваливать на себя такой груз. Она помнила как они — еще совсем дети — стояли в Зале Соглашений с мечами в руках, закрыв собой других Блэкторнов. Готовность умереть за младших горела в их глазах.
Краем глаза она заметила быструю яркую вспышку. Что-то ударилось о землю у ее ног. В небе послышался какой-то грохот, волнение среди тяжелых туч. Когда Диана нагнулась и быстро убрала в карман маленький полый внутри желудь, то она уже знала, от кого было это сообщение.
Но все же она прошла пол дороги до Аликанте и только тогда открыла желудь. У Гвина, должно быть, были важные новости, раз он решил передать сообщение средь бела дня, пусть и под прикрытием облаков.
Внутри желудя лежал крошечный листочек бумаги, на котором было написано: «Приходи ко мне прямо сейчас, за городскую стену. Это важно. Дети Блэкторнов в опасности».
Отбросив желудь в сторону, Диана побежала вниз по холму.
* * *
Когда Эмма и Джулиан в тишине возвращались из Портхаллоуской Церкви начался дождь. Джулиан, казалось, запомнил дорогу до малейших деталей и даже срезал у мыса и пошел по тропинке, которая привела их прямо к Уоррену.
Люди, загорающие на причале и рядом с заводью у подножья Чапельской Скалы, поторопились собрать свои вещи, как только первые капли дождя достигли земли. Мамаши быстро переодевали своих недовольных карапузов, складывали яркие полотенца и убирали пляжные зонтики.
Эмма вспомнила, что ее отец любил, когда на пляже начинался шторм. Она вспомнила, как он держал ее на руках, а гром грохотал над бухтой Санта-Моники. И он рассказывал ей, что когда молния бьет в песок, то оно превращается в стекло.
Она и сейчас слышала те раскаты грома, даже громче, чем шум моря, вздымающего и бьющегося о камни на противоположной стороне гавани. Громче, чем ее собственное дыхание, когда они с Джулианом поспешили вверх по скользкой дорожке, ведущей к коттеджу. Они забежали внутрь, и в тот же момент небо разверзлось, и дождь хлынул, словно из прорвавшей плотины.
Все внутри коттеджа было почти пугающе обыденным. Чайник стоял на плите. Чашки из-под кофе и чая и пустые тарелки стояли на коврике перед камином. Свитер Джулиана лежал на полу, где прошлой ночью Эмма сложила его и использовала в качестве подушки.
— Эмма? — Джулиан стоял, прислонившись к кухонному острову. Капли дождя покрывали его лицо. Его волосы закудрявились от влажности и сырости. Он выглядел как человек, который был готов услышать какие-то ужасные новости. — Ты ни слова не сказала с тех пор, как мы ушли из церкви.
— Ты все еще влюблен в меня, — сказала она.
Этого он уж точно не ожидал. Он хотел было расстегнуть куртку, но его пальцы замерли на полпути. Она заметила, как его адамово яблоко сдвинулось, когда он сглотнул.
— О чем ты? — спросил он.
— Я думала ты больше не любишь меня, — сказала она. Она сняла пальто и хотела повесить его на вешалку рядом с дверью, но ее руки дрожали, и оно упало на пол. — Но это не так, я права?
Она услышала как он медленно и тяжело вздохнул.
— Почему ты говоришь это? Почему сейчас?
— Из-за церкви. Из-за того, что случилось. Мы сожгли церковь, Джулиан, мы растопили камень.
Он резко расстегнул куртку и отбросил ее в сторону. Она приземлилась на кухонную тумбу. Под курткой у него была надета рубашка, которая была насквозь мокрая от дождя и пота.
— Какое отношение это имеет ко всему?
— Самое прямое, потому что… — она замолчала, ее голос дрожал. — Ты не понимаешь. Тебе не понять.
— Ты права, — он отошел от нее, встал в центре комнаты и затем вдруг яростно пнул одну из стоящих на полу чашек. Она пролетела через всю комнату и разбилась о стену. — Я не понимаю. Я вообще ничего не понимаю, Эмма. Я не понимаю, почему ты вдруг решила, что я тебе больше не нужен и что теперь тебе нужен Марк, а потом ты и его бросила, словно он ничего не значит. О чем ты, черт возьми, думала…