Лошадь над городом

— Я вижу, вы чувствуете себя здесь хозяйкой. А не слишком ли рано?

Нина Павловна прошлась по кабинету, и Мария, пользуясь этим, торопливо выбежала. Скорее, скорее к себе... Но не успела она войти в каморку и, наклонясь над кроваткой ребенка, начать поправлять его, как и эта дверь распахнулась и снова послышался голос Нины Павловны:

— Ребенок?.. Прекрасно, только этого здесь не хватало! Так вот, дорогая, чтобы вас здесь больше не было. Вы слышите? Понимаете, чем это может для вас кончиться? Вам здесь не место.

Дверь с громом захлопнулась, ребенок сморщил личико и заплакал, Мария подхватила его на руки. Что делать, что делать, стыд-то какой. Только бы не слышать больше этих ужасных слов...

Звон в ушах исчез, наступила пронзительная, ранящая сердце ясность.

Тревога оказалась ложной, подкоп не представлял опасности для кургана, прорытая неизвестными (Пухов, подумав, сказал: «Это мальчишки!») нора уперлась внутри холма в каменную кладку, которая окружала скрытое погребение. («Если только оно там есть, а коли есть, то еще неизвестно, представляет ли собой ценность», — объяснил Степан.) Возвратились в конце дня. Павел Илларионович довез до музея, опять предумотрительно заехали во двор, шофер закрыл ворота, сотрудники уже разошлись, в музее должна быть одна Марьюшка, Степан открыл своим ключом дверь, весело крикнул:

— Вернулся! Не заждались?

Никто не ответил. «Должно быть, не услыхала», прошел к себе в кабинет, подивился отсутствию почты, посидел с минуту, поднялся и направился искать.

Дверь каморки притворена, за ней — тишина. Поучал — никакого ответа, легко толкнул, дверь с жалобным скрипом отворилась. Замер на пороге: кровать аккуратно застелена, посуда чисто вымыта, в комнатке никого нет, распахнул дверцу шкафа: все вещи — пеленки, белье, пакеты, коробочки — все исчезло.

— Ушла!

Не думая больше ни о чем, забыв осторожность, выскочил на улицу, увидел проезжавший грузовик, кился к нему. «С ума сошел?» — крикнул, затормозив, шофер. Степан посмотрел на него как безумный, влез кабину. «Куда тебе, ошалелый?» Степан смотрел на него, ничего не понимая. «Случилось что?» И только тут он понял, что не знает, куда ехать.

Шофер попался разбитной, выслушав сбивчивый рассказ, деловито сказал:

— Баба сбежала? Бывает. Договоримся? У меня час, поехали: вокзал, автовокзал — куда ей еще бежать.

На железнодорожном вокзале было пустынно, дул ветер, он нес между рельсов пустые белые бумажки, позвякивал вывеской над продуктовым киоском, на втором пути четверо парней в промасленных черных ватниках катили вагон, они вели его, упираясь плечами, похлопывая по бокам, как ведут усталого коня.

Степан обежал все залы, на плоских длинных скамьях спали какие-то люди, в углу, спиной ко входу, сидела, низко наклонясь, женщина, сердце Степана забилось, он понял — женщина качает ребенка.

— Марьюшка, — сказал Степан, но она подняла лицо — чужое, белое, безразличное, измятое от бессонной ночи.

— Простите, — пробормотал, отступая.

В ресторане ремонтировали плиты, комната матери и ребенка на замке, Марьюшки нигде нет.

Помчались на автовокзал, там было много народу, ждали посадки на автобус — он стоял в стороне пустой; в небольшом полутемном зале (окна запорошила степная, принесенная ветром пыль) сидели на чемоданах, на разостланных на полу газетах, переговаривались, жаловались, давали в дорогу советы; пахло вареными яйцами, хлебом, чесночной колбасой.

Расталкивая людей, с трудом пробираясь, Степан обошел зал, снова оказался на улице. Выбросив черный клуб дыма, со звуком лопнувшей гранаты завелся автобус, качнулся и, кренясь, надвигаясь на Степана, стал описывать полукруг; из дверей вокзала повалил народ.

— Ой, задавили! Можешь, красная рожа, не так толкаться! Ребенка-то маленького хоть пожалейте!

Среди красных, разгоряченных потных лиц, чемоданов, узлов, поднятых на плечи, вспыхнуло и исчезло лицо Марьюшки. Он кинулся в толпу, Марьюшку уносило, он протянул руку, ухватил ее за плечо, она тоже оглянулась, в глазах — выстрелом — испуг и облегчение.

— Что ты... Как могла... Я через весь город. Ищу, ищу. Думал с ума сойду. Такое выкинуть. Садись — я в кузове... Ну, спасибо, — это он сказал шоферу, — нашли их. Давай теперь с ветерком.

— Куда ей сбежать, не Москва, — рассудительно ответил шофер. — Слушай, парень, рассчитаемся сразу?

Обхватив руками кабину, спрятав от ветра лицо — щека бьется о локоть, Степан несся по городу, мелькали положенные на бок дома, текло повернутое одним концом горизонта вверх небо, машину то и дело ударяло о поребрик, наконец тряхнуло, шофер, распахнув дверцу, сказал:

— Приехали, слезай, девочка!

Степан шел по музею, нес на руках ребенка, позади оставались потрясенные, распахнутые настежь двери, — Мария покорно, тихо шла рядом, — говорил: — Как же так, как ты могла? С чего бы это, как только такое могло прийти в голову? До сих пор ноги трясутся. Но что, что заставило тебя?