Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

В это время Середа собрался в Елец и взял с собою Буланже: на заводе Стаховича было неспокойно и там надо было навести порядок. Буланже решил ехать. Напрасно Щепкин и я просили его не покидать в это время Москву, мы говорили, что раз подготовлена почва, воспользовавшись моментом, комиссию ликвидируют. Накануне отъезда Буланже я трогательно простился с ним и Елизаветой Петровной, поблагодарил Павла Александровича за ту поддержку, которую он оказал Прилепскому заводу и лично мне, добавил, что я ни одной минуты не сомневаюсь в том, что из Ельца Буланже вернется, чтобы самому ликвидировать комиссию. Я попросил, если это сбудется, прислать мне в Прилепы условную телеграмму. Буланже обещал это исполнить и не скрыл от меня, что если он уйдет, Полочанский пожелает со мною посчитаться. После этого мы обнялись, как бы сознавая, что расстаемся надолго, если не навсегда, и расстались друзьями.

Буланже уехал в Елец, а я – в Прилепы. Там я получил телеграмму, не замедлило прийти и официальное подтверждение. Все свершилось так, как я предсказывал и как предполагал Щепкин. Когда Буланже вернулся из Ельца, уже было принято решение о ликвидации комиссии и передаче всех ее дел отделу животноводства. Полочанский готовился расправиться со своими врагами, что и выполнил удивительно планомерно и жестоко.

Об уходе Буланже глубоко сожалели все лошадники и порядочные люди. Более дальновидные предвидели те трудности, которые придется пережить коннозаводству республики, и справедливо опасались как за его судьбу, так и за свою собственную. Только после ухода Буланже выяснилось, насколько он был популярен и какое расположение завоевал среди специалистов-лошадников, да и среди «рогатиков», как выражалась одна дама-животновод, он оставил по себе добрую память. Удивительно, как этот уже далеко не молодой человек, не специалист и не практик, сумел понять сущность нашего дела, как нужен он оказался именно в тот момент! Буланже словно самой судьбой было предопределено сыграть эту роль, затем он сошел со сцены. Уехал куда-то на Волгу и никому не оставил своего адреса. Мне удалось узнать, что он живет на Волге на пасеке, заведует ею и сам работает. Ческина остается вместе с ним. За день до их отъезда Буланже прислал мне телеграмму, просил по мере возможности помогать его второй жене, он с ней разошелся. Жила она в Телятниках, верстах в десяти-одиннадцати от Прилеп. Вестей от него самого не было.

Мученическая смерть

Вести из Симбирска

Прежде чем с помощью Фофановой Буланже был сброшен Полочанским, а вместо Полочанского пришел Муралов,[177] однажды вечером Павел Александрович предложил мне проехаться с ним на автомобиле. Ему нужно было побывать на квартире первой жены, где у него осталась комната и кое-какие вещи. Вечер был мягкий, приятный и сделать небольшую прогулку в открытой машине было большим удовольствием. Вечером Москва жила вовсю, шумела и как-то особенно сильно волновалась, движение на улицах было колоссальное. За какой-нибудь год как изменилась московская толпа, сколько новых лиц появилось, всех захватили какие-то новые интересы, люди стали иными, спешили жить, стремились к каким-то высоким идеалам – но от этого не стали более счастливыми.

Мы быстро двигались по шумным улицам, направляясь вниз по Тверской в Замоскворечье. Там, на самой окраине города, где мне ранее никогда не приходилось бывать, в большом пятиэтажном доме рядом с какой-то фабрикой, жила первая жена Павла Александровича. Он поднялся в квартиру, мы остались в машине и наблюдали за всем, что происходило вокруг. Было не больше десяти часов вечера. Рабочие группами стояли возле фабрики: они, очевидно, только что вернулись с собрания и о чем-то оживленно толковали. Здесь, в рабочем районе, я думал встретить счастливые, радостные лица, но не увидел их. Только раз пробежала мимо нас двое по виду довольных людей. Поглядев на нас, один из них сказал: «Это большевики», – и оба быстро скрылись в переулке.

Павел Александрович вернулся наконец с ворохом бумаг под мышкой, опять зашумел мотор, и мы по тем же улицам быстро вернулись домой. Я хотел пройти к себе, но Буланже сказал, что у него ко мне важное дело, взял меня под руку и провел к себе в кабинет. Мы остались вдвоем, и Павел Александрович прочел мне телеграмму из Симбирска: в опасности Крепыш, его следует немедленно эвакуировать, и только вмешательство центра может его спасти. Телеграмма была подписана неизвестной мне фамилией, скорее всего кем-либо из симбирских поклонников великой лошади. Прочтя телеграмму, Буланже сказал, что ввиду важности дела решил завтра же послать в Симбирск Минеева. С утра они с Середой поедут в Совнарком и попытаются дать в Симбирск за подписью Ленина телеграмму о том, чтобы приняты были меры к охране Крепыша до приезда командированного из Москвы.