Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

У Бромлея с Трепке постоянно возникали споры, начинавшиеся с того, какая машина, немецкая или английская, лучше и чья техника выше, но потом неизменно переходившие на более общие темы – кто лучше, немец или англичанин, Германия или Англия. Оба они были патриотами, ни за что друг другу уступить не хотели и спорили иногда целыми часами. Глядя на них, я думал о том, что нам, русским, больше всего не хватает патриотизма, любви к родине, отсюда идут все наши беды.

Совсем из другого теста был некий Слепых. Обедневший рязанский дворянин, он по идейным соображениям пошел в революцию, женился, конечно, на народной учительнице и прочее в том же духе. Это был худенький, тщедушный человечек, с небольшой головкой, микроскопическими чертами лица, тонкими руками и задумчивым взором. Он немного писал стихи, немного играл, немного рисовал, немного занимался публицистикой. Любил декадентов, хорошо знал литературу. Он был, несомненно, человеком одаренным, даже талантливым, но принадлежал к числу тех людей, которые сами не знают, чего хотят, к чему стремятся и куда идут. Он был человеком добрым и великодушным, но несколько слюнтяем. В камере держал себя очень скромно, почти незаметно, говорил мало, но страдал и переживал больше всех. Его обвиняли в крупном преступлении. После революции он был судьей в Рязани, потом записался в партию, играл большую роль в суде, затем, по его словам, разочаровался в большевизме, вышел из партии и, переехав в Москву, устроился в статистическом отделе ЦК. Вот куда занесло малого! Он был уличен в сношении с иностранцами, арестован, и по предъявленной статье ему грозил расстрел. Слепых спал рядом со мной и по ночам часами рассказывал мне о своем деле и плакал – когда этот человек спал, я положительно не знаю. Он измучился совершенно. Обращались с ним, вероятно, жестоко. Приговорен он был к расстрелу, но расстрел заменили десятью годами высылки.

Еще один инженер, человек скромный и незаметный, по фамилии Манцев, путеец. Своему делу он был предан беззаветно и ничем другим не интересовался. Как сейчас помню его вечные разговоры о каком-то байпасе (это нечто маленькое, но значительное в паровозе), который он усовершенствовал, – это было его любимой темой. Еще он очень любил мармелад, и это лакомство ему всегда присылалось с передачами. Думаю, это был работник Комиссариата Путей Сообщения.

Последним обитателем камеры был высокого роста молодой рабочий. Он был представителем Комитета строительных рабочих и, конечно, коммунистом. Держался особняком, больше молчал, ни с кем не сходился. Только Дубинину удалось узнать, что этот человек перешел в оппозицию, устроил тайную типографию и был арестован. Узнав об этом, я с большим интересом всматривался в этого представителя нового поколения, нашей смены, и думал: когда же русские люди будут наконец довольны своей властью и перестанут бунтовать?

…Ныне все бредят инбридингом. Но, делая инбридинг, надо не только повторять того или другого жеребца и этим объяснять все качества данной лошади, но и критически взвешивать вообще возможность инбридинга в каждом конкретном случае.

Горячую пищу во внутренней тюрьме, как и в других тюрьмах, дают два раза в сутки. Однако здесь она вкуснее, сытнее и лучше приготовлена. Меню, конечно, однообразное: суп картофельный или суп из круп и каша. Каша бывает гречневая, пшенная или ячневая. К обеду и к ужину каждый заключенный получает мисочку и ложку из алюминия и ест отдельно, а не артелью по десять-пятнадцать человек, как в Бутырках или в Туле. Словом, внутренняя тюрьма – одна из наиболее благоустроенных тюрем в Советском Союзе.

Медицинская помощь подается ежедневно: в определенное время в камере появляется женщина-врач с аптечкой в руках, ее сопровождает дежурный. Она спрашивает заключенных о здоровье и распределяет лекарства. Женщина-врач очень внимательна, но не проронит ни одного слова, не идущего к делу, а сопровождающий ее дежурный хранит упорное молчание.

Очень хорошо обстоит дело и с книгами. Раз в неделю появляется один и тот же надзиратель, видимо библиотекарь, приносит по книге каждому заключенному и забирает прочитанные. Книги можно получить не только русские, но и на иностранных языках. Так, Трепке брал немецкие книги, а Бромлей – английские. Однако есть в этой тюрьме и свои неудобства. Здесь не бывает прогулок, не разрешается иметь бумагу и карандаши, и если вам нужно написать заявление следователю или послать домой доверенность, то делается это только с разрешения коменданта, тогда вам на время выдаются карандаш и листок бумаги. Словом, писать здесь строжайше запрещено.