Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

Дают только две оправки в сутки, утром и вечером, и это громадное лишение, ибо оно весьма пагубно отражается на здоровье заключенных. В Бутырской тюрьме дают три оправки. Хотя параша и стоит в камере, но, само собою разумеется, пользуются ею лишь в самых крайних случаях, иначе в небольшой сравнительно комнате стояла бы невообразимая вонь. А во внутренней тюрьме приходится ожидать оправок и терпеть иногда прямо-таки невероятные муки.

Немало пришлось мне страдать и от отсутствия чистого белья. Это произошло потому, что передач я не получал и, стало быть, не мог отправить белье домой, чтобы мне прислали чистое. В последний месяц пребывания во внутренней тюрьме у меня чистой смены не было. В довершение всего я потерял здесь все свое белье, кроме того, что было на мне. Произошло это так.

Недели за две до перевода в Бутырскую тюрьму поступила передача от фотографа Алексеева. Я ей несказанно обрадовался, решил, что связь установлена, и когда собирали белье (тут это делают раз в неделю), сдал его, надеясь со следующей передачей получить чистое. Но передачи не последовало: Алексеев был арестован.

Жизнь во внутренней тюрьме по сравнению с другими тюрьмами лучше в смысле чистоты и комфорта, несомненно, так. Но здесь тяжело, как ни в одной другой тюрьме. Здесь самая невероятная строгость, подавляющий гнет, здесь стоит мертвая тишина, здесь царит ужас. На допросы вызывают почти исключительно ночью. Когда приближается вечер, все волнуются, а ночью не спят, ибо нервы напряжены. Такой порядок установлен с определенной целью: измученный заключенный, иногда только к трем часам ночи уснувший и затем разбуженный, спросонья хуже владеет собой, нервничает и может проговорится на допросе.

…Я не считаю возможным и интересным инбридинг на Недотрога и его отца Нежданного. Надо знать всю совокупность как положительных, так и отрицательных качеств жеребца, на которого производится инбридинг, все хорошо взвесить и только тогда решить, можно ли инбридировать, скажем, Нежданного или его деда, знаменитого старого Крутого, через Нежданного или же нет.

Кто живет на свободе, тот не имеет понятия о том, что такое страдание, а кто не был во внутренней тюрьме, тот не знает, что такое страх. Здесь находятся важные государственные преступники. У всех статьи, за которые можно получить высшую меру наказания, о чем заключенным не устают напоминать во время допросов. Дамоклов меч висит над головою каждого. Тут не увидишь не только веселого, но и спокойного лица, заключенные похожи на выходцев с того света, на тени, и дикий, животный страх читается во всех взорах. Здесь лежат, уткнувшись в подушку и судорожно рыдают. Здесь каждый день и больше всего говорят о расстрелах. Здесь неслышно мечутся по камере. Словом, здесь не только все ждут смерти, но уже как будто ощущают ее.

Надо иметь железные нервы, чтобы все это видеть и самому не поддаться тому же настроению. Горечь утраты, воспоминания, переживаемый позор, физические и моральные лишения, разорение и, может быть, гибель семьи – все, что так страшит человека, – все это меркнет и отступает перед ужасом, который охватывает при мысли о предстоящей вам насильственной смерти, о черной могиле где-нибудь на окраине заброшенного кладбища Москвы. Жизнь тут – стезя мученическая.

…Пусть читатель не подумает, что я создаю какую-то упрощенную теорию исправления у лошадей одних недостатков другими. Основываясь на своей практике, я боюсь лишь случать таких кобыл, которые имеют те или иные недостатки в резко выраженной форме.

Через косую и узкую щель щитов в нашу камеру дерзко врывалось солнце. Наступил праздник Святой Пасхи. На Страстной неделе стояли уже совсем весенние дни: дерзко свежий воздух мягкими, душистыми волнами проникал в форточку, которую мы держали открытой день и ночь. Природа уже праздновала свое обновление, а человечество готовилось встретить великий Христианский праздник.

Наконец он наступил. В Великую Субботу настроение у всех было какое-то сосредоточенно-важное и вместе с тем напряженно-углубленное. Каждый ушел в себя, почти никто не разговаривал, никто не интересовался обычными мелочами, и в камере было еще тише, чем всегда. Я уверен, что все чувствовали величие наступающего праздника, даже неверующие примолкли и поддались обаянию минуты. Мне казалось, что в камере, где были представители нескольких национальностей: русские, еврей, немец и англичанин – все думали о великих событиях, связанных с именем Христа.