Лоскутная философия (СИ)

Началась деконструкция интегральности мысли; стали гнать чудо, страсть, прихоть, случай. Глаз начал править прочими чувствами. Так как глаз создаёт отрыв, дистанцирует, наблюдающий отделялся от мира и, шаг за шагом, тем отчуждался, пусть до того в раю преимущество было у осязания, обоняния, слуха, организующих, сохраняющих общность. Глаз - отделяющий, отторгающий ссылки прочих чувств - трактовал мир объектом, кой, кроме что различался, мнился враждебным. Видеть - иное, чем обонять, щупать, слышать ради контакта. Видеть есть мыслить: вне всё - особо, как бы не ты уже, значит, в ранге "не аз есмь", меньшее, чем ты сам "добро", а то даже и "зло".

След райского мирочувствия впечатлён в видах кносских дворцов на Крите как лабиринтов, вросших в ландшафты: это был комплекс недо-объектов, то есть объектов не разлучённых, не претворённых. В сих дворцах, - что дворцы по названию, а на деле строй-хаос, - нюх, интуиция, слух, тактильность значили много; глаз же терялся, шаря в эклектике слитых стен, прорастающих в недра; здесь он не мог вполне дистанцировать; он рассматривал нечто чуть не впритык, вплотную, в той тесной близости, когда чувствуешь нечто, но не рассмотришь собственно нечто, дабы судить о нём. Кноссцы были единым, и в кносской цельности правил дух столь отверженный и убитый в нас, что теперь кносский синтез кажется спудом, давящим чувства. Там, в силу комплексных нераздельных воздействий слитной предметности, коим трудно противиться, обреталась тьма странного, инстинктивного, безрассудно спонтанного. То есть случай (кой Бог, мыслят мудрые) как реликт вольной жизни значил там больше; стало быть, жизнь творилась свободней. Жизнь там - цвела вовсю. Нет эффектней гештальтов, чем фрески кноссцев; в них сила жизни, коя рождает шквалы экстазов. Мир (коль стена росла из земли, из мира) был закадычным, одушевлённым, а не предметом эксплуатации. Люд вступал в связь с животными и друг с другом, contra позднейшим нравственным нормам, зиждущим чужесть каждого в мире. Жизнь была феерическим сном; страдания заменялись восторгами и обратно не прекращаясь. Там не судили; всё принималось без отторжений и без суда над ним, в органическом целом, словно живое, одушевлённое, равномочное, потому и могло дарить чудеса в ущерб, но и в пользу - кои, заметим, не различались. Зло с добром были слиты, то есть их не было. Что угодно случалось из чего хочешь. "Id" Фрейда как предразумие, как "оно", владычило.

Но, когда взялись лица, верные "оку разума", рассекавшему жизнь на части, райский мифический хаотичный тип сгинул, ибо он не был геометричным и агрессивным. Он истребился. Мы, идя лесом, стряхиваем с себя мушек, прах, паутину, что не вредят нам, из-за сознания, дескать, чужести для нас внешнего (продолжая логически, всё стремится к тому, чтоб в конце концов не дышать, пардон, ибо воздух вовне нас). Возобладали вдруг геометры: зрение, замечая рознь в том, что до этого было целым, создало агрессивный дух, что отказывал миру в жизни, в одушевлённости, равномочности, равночестности. "Геометры мышления" выделяли лишь ясное и понятное, ведь в туманном невнятном глаз был бессилен, слаб; им пришлось бы взывать тогда к чувствам райским, вплоть до отвергнутой интуиции. Алгоритм был таков: глаз в сумбуре не видит; значит сумбурное не должно быть. Всё нам понятное, различимое есть "добро", идеал. Всё смутное, бессознательное есть "зло", неблаго.

Так стартовал чин нравственной мысли, или моральной, тем ограниченной. Вместо тьмы лабиринтов, спаянных с недрами, стались улицы, что шли к общему центру строем объёмов правильной формы, так причём, чтоб иметь перспективы. Прежний тип мысли прятался в норах, в знахарках, в магах. Вырвавшись из игр Тюхе , свойственных жизни, мысль "геометров" сжалась законами. Произвол воспрещался, а эротичное, брат его, что живёт обонянием, интуицией etc., стеснялось, регламентируясь мерой денег, отпрыском этики. Человек отделялся впредь от другого в том числе деньгами, их отсутствием; не иметь их безнравственно, вразумляли нас. Урезались инстинкты и непосредственность; вольность рушилась, чтоб господствовал узкий, геометрический и морально-урочный умственный угол зрения. Изменялась суть человека, следом и форма. Царствовать стали не изначальные Божьи импульсы, но прамать геометрии как искусственный взгляд на мир, то есть логика. Ведь, не чуя невидимых, непостижных, тайных, мистических связей между вещами, глаз нагнетал о них спекуляции; "геометры мышления" выводили, что, дескать, всё кругом в неких жёстких причинно-де-следственных отношениях (в каковых сомневался вдумчивый Кант).

Возник вместо райских существ - моральный, геометрический, приноровленный под прямые фигуры в целях понятности человек: шар, куб, треугольник. Так геометрия погубила нас.

Мы изменим мир, декретируя на пороге мышления: "Геометр не входит!"

278

Кремль самовластно тешит амбиции и бряцает оружием за счёт бедности половины страны.

279