Читаем Lost structure полностью

вопреки авторским намерениям сказалось в тексте. Но мне трудно

учиться у человека, оказавшегося весьма предрасположенным к тому,

чтобы мое симптоматическое прочтение в свою очередь прочитать

симптоматически.

Между тем не было недостатка в тех, кто старался объяснить мне

мою ошибку. Я относился к Лакану как к философу, оперирующему

философскими понятиями (а он действительно этими понятиями опе-

рировал, причем сам возводил их к Хайдеггеру!). Но мне было сказа-

но, что философские понятия, когда ими пользуется психоаналитичес-

кий дискурс, обретают иной смысл. Такие термины, как Бытие, Истина

или Другой, отнесенные к бессознательному, фаллосу и Эдипову

треугольнику, это не то же самое, что те же понятия, отнесенные, скажем, к Богу или бытию как таковому. Так ли это? Возможно, это

верно по отношению к Лакану, но я не уверен в том, что это так и для

того, кто позже взялся бы перечитать Платона или Парменида, Хайдеггера или Ницше. Я хочу сказать, что мне и сейчас кажется, что,

когда я писал: "начав отсюда, мы непременно придем туда-то", я, возможно, понимал Лакана слишком широко, но я указал путь, по -

которому пошли многие из тех, кто так же свободно, как и я, прочитал

Лакана. Вот почему я считаю, что, хотя я и предупредил читателя о

полемическом, случайном и поверхностном характере моих выска-

зываний, содержащихся в 5 главе раздела Г ("Структура и отсутст-

вие"), все же я не совсем оказался в ней неправ. Пусть я не знаю, что

такое "правота", но тут я прав.

7

www.koob.ru

Когда встал вопрос о том, чтобы переписать некоторые части

книги для издания за границей, то именно эту главу я и попытался

переделать, учтя упреки, которые к ней предъявлялись. Югославский,

бразильский и польский переводы вышли слишком быстро и остались

идентичными первому итальянскому изданию, которое здесь и вос-

производится. Напротив, текст испанского, французского, немецкого и

шведского переводов частично пересмотрен и обновлен. Во фран-

цузском издании 1972 года я писал: "Эти переделки связаны не только

с тем, что автор пересматривает свою книгу через несколько лет после

написания, они обусловлены самой природой семиотической науки,

дисциплины, которая, складываясь и перестраиваясь чуть ли не каж-

додневно, обязывает ученых и читателей рассматривать всякое про-

изведение как некий палимпсест".

Палимпсестом, должным образом выскобленным и заново напи-

санным, был раздел А главы "Перипетии смысла", вошедшей в

"Формы содержания"; я пересмотрел и сократил различные пункты

раздела Г и, в частности, полностью переписал всю злополучную

пятую главу. Короче говоря, я выбросил полемику с Лаканом. Посчи-

тав свои доводы уязвимыми, я решил элиминировать полемику. Но ее

упразднение вело к тому, что я мог лишиться того самого скрепляю-

щего звена, которое позволяло мне обосновывать внутреннюю про-

тиворечивость всякого онтологического структурализма и

неизбежность его распада, если только структурализм не начнут

воспринимать как некий метод.

Как найти выход из этого тупика? В 1966 — 1968 годах я

рассуждал приблизительно так: мне казалось, что в лакановском

психоанализе имеют место более или менее эксплицитно выраженные

философские идеи (от которых сам Лакан, собственно, и зависит), которые не могут не привести к таким-то и таким-то следствиям.

Стало быть, речь идет о том, чтобы разобраться с этими самыми

философскими идеями, и, таким образом, вся моя дедукция от

предпосылок к следствиям переносится на почву философии, при этом

я не ступаю на почву психоанализа, на которой чувствую себя

неуверенно (и напрасно я сражался на чужом поле). Конечно, читатель

с помощью некоторых примечаний сообразит, что мои доводы

касаются также и Лакана, но в какой степени — уточнять не стану,

ведь когда я расставлял все точки над i, ничего хорошего из этого не

выходило. В этой истории Лакан выступает только передатчиком идей,

которые могли бы иметь хождение и развиваться и без посредничества

лакановского психоанализа. Я отдаю себе отчет в том, что у меня

получается контрфактическое предложение типа "если бы Наполеона

не было, то порядки в Европе 19 века все равно были бы теми же

самыми, что и те, что установились

8

www.koob.ru

после Венского конгресса", истинность которого вытекает — и, как

сказал бы логик, вполне законно — из истинности следствия, не зави-

сящей от истинности антецедента. Но пусть "ахронисты" оценивают, в

какой мере мое решение предполагало понимание истории как ис-

тории идей. Что мне точно известно, так это то, что сегодня

постструктурализм, французский или какой-либо иной, пользуется

теми самыми понятиями, о которых я писал, даже не очень разбираясь

в лаканизме и в психоанализе.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Агония и возрождение романтизма
Агония и возрождение романтизма

Романтизм в русской литературе, вопреки тезисам школьной программы, – явление, которое вовсе не исчерпывается художественными опытами начала XIX века. Михаил Вайскопф – израильский славист и автор исследования «Влюбленный демиург», послужившего итоговым стимулом для этой книги, – видит в романтике непреходящую основу русской культуры, ее гибельный и вместе с тем живительный метафизический опыт. Его новая книга охватывает столетний период с конца романтического золотого века в 1840-х до 1940-х годов, когда катастрофы XX века оборвали жизни и литературные судьбы последних русских романтиков в широком диапазоне от Булгакова до Мандельштама. Первая часть работы сфокусирована на анализе литературной ситуации первой половины XIX столетия, вторая посвящена творчеству Афанасия Фета, третья изучает различные модификации романтизма в предсоветские и советские годы, а четвертая предлагает по-новому посмотреть на довоенное творчество Владимира Набокова. Приложением к книге служит «Пропащая грамота» – семь небольших рассказов и стилизаций, написанных автором.

Михаил Яковлевич Вайскопф

Языкознание, иностранные языки