Ловец акул

А я попиздовал к вокзалу, страшно взволнованный моими богатствами и вообще всячески растревоженный. Идти словно бы стало не так холодно, а очень даже тепло, где-то там, в сердце, в душе и вообще, наверное. Может, грела меня валюта, не знаю. Даже есть захотелось, впервые за весь день, причем как-то сразу и до дрожи, до рези в животе.

Я стал завидовать самому себе — такой богатый, мог бы себе и пожрать купить, и тачку поймать, и вообще, что хочешь. Только вот все деньги нужны были мне для доблестного спасения семьи. Ну и пришлось на своих двоих до самого вокзала, по свежему, рыхлому снежку.

Вокзал я встретил, как мать родную, как землю обетованную, я б и на колени перед ним упал, честное слово, такое он мощное на меня оказал впечатление. Вдруг все стало не зря — весь сегодняшний сложный день. Я до последнего думал — обломаюсь с Москвой, придется как-то по-другому что-то придумывать.

А Москва у меня, считай, в кармане была. И в носке. И в трусах даже.

Гордился я собой страшно, обдрочился просто на светлый свой образ, честное слово.

А вокзал так тепленько еще светился, золотой-золотой в огнях, и в новогоднем еще, как будто мир не рухнул. Балдежный был, еще с колоннами этими своими, как дворец вообще. Не, ну я его видел, но никогда так близко не подходил, никогда отсюда, тем более, не отправлялся в путешествие. А даже если б отправлялся — уж точно не в такое путешествие, откуда я не вернусь назад. Ведь правда, у меня уже было ощущение, что назад не вернусь, ни разик, ни полразика даже, все, конец истории, значит.

Ну или начало, это ж как — это ж откуда ты глядишь.

В здании вокзала было светло и тепло, я долго жмурился на свет, какие-то суки меня толкали несколько раз, но и я хорош — нечего на проходе стоять. Внутри вокзал был и не дворец вовсе, еще и снегу нанесли, все в грязных подтеках, и лампы простенькие, и бомжи, сами знаете какие.

Жрать, правда, нечего уже было, позакрывали все, только наперсточники сидели, я их десятой дорогой обошел. Знал, что все снимут.

У кассы радостно сказал:

— Мне до Москвы, на ближайший!

Тетьке мои радости были чужды, я так понял. Она мне сказала:

— Через полчаса будет.

— Отлично!

Взяла деньги, дала билет, а думала о чем-то своем. Не знаю, про колбасу, наверное. Я вот про колбасу думал.

А вот что за паскудная привычка в зале ожидания снимать ботинки, а? Носками воняло, словно в аду. Одна баба жрала пирожок с капустой, а это же отпад. Мне тоже страшно хотелось. Как я говорил, пожрать я всегда любил, ну, до винта, во всяком случае, а тут вообще ужас что началось.

Вот бы, думал я, как в детстве, кто-нибудь мне сказал:

— А ты что тощенький-то такой, Васька?

И дал бы мне что-нибудь пожевать, конечно.

Людей, на самом деле, мало было, ну относительно. Первое января все-таки, хоть и почти второе. Не до этого людям — они квасят же.

На поезде я никогда не ездил, ну разве только в воображении своем. Как бы не, технологию я знал, типа там погружаешься, находишь место свое, а там под кроватью сундук, туда все кладешь, чтоб не украли. Но жизнь-то она хитрее, тетька мне боковушку дала, и не было там ящика никакого. И я стоял обалдело и думал, куда мне порошки свои девать, а то с вещами-то хуй, но порошки ж продать еще надо. Поглядел, как другие люди решают проблемку эту, ну, которые тоже на боковушках. Оказалось, никакой проблемы для них вообще нет. Они вещи загоняли под сиденье или наверх клали, а мне это все не подходило.

Тут еще мужик пришел, сосед мой, с верхней боковушки — бледный и длинный, как сопля, в роговых очках, но какой-то вместе с тем даже красивый человек. Такой, знаете, забытой уже красотой, как с картин люди, которые уже умерли все. Он сел передо мной, я на него смотрел, смотрел, потом сказал:

— А нет тут тайного места, чтоб вещи положить?

Он на меня как-то даже воззрился (интеллигентское слово, они воззряются же, люди с высшим образованием и прочими понтами духовными).

— Что вы имеете в виду?

— Ну, чтоб вещи спрятать, — сказал я. — Вот там есть. Где центровые койки.

— Можете попросить положить ваши вещи туда, — сказал мне он. Я покрутил пальцем у виска.

— Ты нормальный вообще? Я ж хочу, чтобы они со мной были.

Он пожал плечами. Видок у него был болезненный, синячищи под глазами чуть ли не с кулак. Вот это спраздновал, небось.

Поезд тронулся, такой у меня восторг от этого был детский. Билеты у нас проводница проверила, и еще некоторое время я следил за огнями города, из которого уезжал. Потом я сказал:

— Ну и сиди тут тогда. Я пошел.

Он поднял на меня печальный взгляд.

— Куда вы пошли?

— Искать лучшей жизни, — сказал я. Перебрался на хорошее место, людей-то было совсем немного, запрятал свои вещи в ящик под койкой, страшно довольный собой. Жирная, разукрашенная сучка-проводница меня, правда, выгнала минут через пятнадцать.

И я ей такой:

— Но тут же никого нет!

— Ехать больше суток! Зайти могут когда угодно!

— Так Новый Год же! Смотри, как людей мало!

— И что? Сейчас мало, а через час — много! Какое место купил, на такое и иди!

— Но там ящика нет для вещей!