Ловец акул

Ехали мы полчаса, может, чуть больше, но успели как-то страшно подружиться, так, что мне до слез не хотелось расставаться с мужиком Димой — очень добрым мужиком. Я уже все знал про его дочь, про его сына, про то, как он хрупкие грузы аккуратно перевозит, и что все его за это хвалят.

Я ему тоже чуть-чуть порассказал, но так, чтоб из образа своего не выбиваться. Ну и вот, довез он меня до Ебурга, как какой-нибудь там Харон, и дал я ему вместо двух монеток со своих глаз — пять пачек порошка стирального.

Тут-то, в Ебурге, людей побольше было, и как-то они изменились. Город был старый, а люди в нем — новые, какие-то другие сразу же лица с какими-то иными глазами. Короче, прям меня проняло. В воздухе что-то такое витало, не объяснишь даже. Как-то все мы уже понимали, что по-старому не будет, и хватали нас страх с восторгом. Вроде может стать очень плохо, а вроде и может стать очень хорошо. Пятьдесят на пятьдесят, как, говорят, встретить на улице динозавра — либо да, либо нет. И всех какой-то мандраж охватил, люди очень громко говорили, вот что я помню. Оставаясь еще в социалистических уродских тулупах, люди уже сверкали новыми, капиталистическими выражениями на лицах. Такая, знаете, хитринка у всех появилась, голодная, лисья расторможенность. И я знал, что тоже такой.

А Ебург, он за этим всем не поспевал, он оставался еще Свердловском, когда жители его уже на низком старте ждали рывка в новый мир. Все те же охуистически массивные здания, все то же упрямое бездорожье, звенящие пронзительно трамваи и старые вывески "спорттовары", "хозтовары". Даже эмблемы советские с серпом и молотом еще не везде поснимали, но вот на жилых домах болтался иногда российский, непривычный триколор. Тут ж Ельцин карьеру начинал — колыбель демократии, понимаешь.

Еле тащились по плохо убранному снегу желтые, печальные автобусы — но город жил же ж! Я постоял у гостиницы "Свердловск", где меня высадил мужик Дима (я так заказал, чтоб символично), и мне страшно хотелось курить, но, и это здорово, было совсем не до еды.

Нужно найти ломбард, вот так вот. Голова болела просто охуительно, с огоньком прям — жгло под веками, а демисезонка дурацкая вообще не грела. Я всеми силами втянул сопли и двинулся по дороге. Вдалеке виднелись огромные массивы, трубы и пирамиды заводов. Восхитительные, внушительные и уже бесполезные, мать работала на одном из таких, и это ей в жизни больше никак не помогало.

День из белизны своей уходил в какое-то золото, вышло солнце, подсветило жесткую снежную корку, а я понял, какой я долбоеб. Даже остановился посреди дороги и сплюнул, какая-то бабуля недовольно на меня покосилась, но ничего не сказала. В былые времена своего б не упустила точно, а теперь уж больно все мутно стало и неясно.

Ну да ладно, к неудачам-то моим — какой, блядь, ломбард первого января?

Возвращаться домой стало уже западло, я б себе никогда не простил. Денег на метро у меня не было, на автобус тоже, кроме того, от холода мне казалось, что я заболел. Но решил я так: нечего сопли разводить, ни в прямом, ни в переносном смысле. Если придется, переночую на вокзале, ночь, две или сколько понадобится. В конце-то концов, когда-нибудь откроются ломбарды эти.

Но, а делать-то все равно было нечего, я решил пройтись по городу, поискать работающие заведеньица. Стал спрашивать у теток всяких, как к ломбарду ближайшему пройти, а они на меня смотрели так понимающе и показывали руками в разные всякие стороны. Ну я и чесал по тем или иным траекториям со своими вещичками и с порошками своими. Одной бабке даже пачку порошка дал — только порадовался, что не так тяжело будет, а она очень просила, чуть ли не со слезами на глазах.

В общем, конечно, куда б я ни пришел, все закрыто было — из ломбардов. Продуктовые открылись зато, и у них уже выстроились длинные очереди, сборная Свердловской области собиралась выиграть сегодняшний матч за хлеб насущный.

В животе урчало, конечно, но есть почему-то совершенно не хотелось. А какой-то мужик вон пианино продавал, прям рядом с набережной, почти на берегах Исети. Красиво было, как в фильме, что ли.

В общем, весь город я, конечно, не пересек, но изрядную его часть — это точно. И никто меня не задирал — потому что Новый Год ведь, не то подобрели пацаны, не то с похмелья шевелиться им было сложно.

Я шевелился тоже трудно, но делать мне это было совершенно необходимо, тем более что я совсем продрог.

Есть мудрая пословица на свете: если долго мучиться, что-нибудь получится. Я в это верю, и, может, оттого, что верил и получилось все, такое я тоже что-то слышал.

Встретил я одну тетку в пушистой шапке, эта тетка с пухлыми губами и большой красной лихорадкой над луком Купидона мне и сказала:

— Да не работает сегодня ничего!

— Но мне билет нужен! До Москвы!

Мы с ней стояли, продуваемые всеми ветрами, но она почему-то не отмахнулась от меня, на хер не послала, и я ей выдал свою печальную историю, коротенькую, но пронимающую. Она вся кислая с лица стала — пожалела меня, призадумалась и сказала:

— Ладно, я тебе скажу, кто купит. Но не задорого, учти.