Ловец акул

Мы оба были жутко пьяные, впырились друг в друга и очень старательно пытались не терять концентрации. Юречка сказал:

— Дерьмо, а? Вся моя жизнь!

А я сказал:

— Да ты успокойся. Может, еще повернут обратно!

И тут Юречка, Господи ты Боже мой, запел.

— Жи-и-и-изнь невозможно повернуть наз-а-а-ад! И время-я-я ни на миг не останови-и-и-шь!

Я покрутил пальцем у виска, налил еще ему, потом себе.

— Да не сходи с ума!

— Ценный совет от Василия.

— Было бы у тебя две руки, легче б вступил в новую эпоху!

— Это уж точно, — сказал Юречка. — Но рука — это еще ничего. Беда, когда мозгов нет.

Я аж обиделся, но виду не подал, во всяком случае, по возможности.

— Я спасу эту семью, — сказал. — Вот увидишь!

В коридоре стояли коробки со стиральным порошком, его мамочке щедро выдали вместо зарплаты. И я такой в сторону этих коробок рукой указал, словно император какой-нибудь римский.

— Во! — сказал, а Юречка на меня глянул так осоловело.

— Что "во"?

— Я их продам!

— Да кто их возьмет?

— Ну, не здесь. В Москве продам! Там что угодно можно продать!

Но Юречка только махнул на меня рукой (в переносном смысле он это вообще очень задолго до нынешней минуты сделал).

— Да ну тебя. Успокоиться бы тебе и найти нормальную работу. В Свердловск бы еще раз съездил.

— В Екатеринбург, — сказал я. — Он теперь такой.

Юречка поморщился, словно от зубной боли, и кивнул.

— Ну, да. Неважно.

— Съезжу завтра. В Москву.

— Я тебе говорю, тебе надо в Свердловск, какая Москва? У тебя денег на Москву нет.

Да уж, вот это проблема была.

Я сказал:

— Да разберусь.

— Ты уже разобрался. Попадешь в историю, я тебя отмазывать больше не буду, понял?

— А вот я бы за тебя жизнь отдал!

— Вась, ты хотел себя убить.

Я почесал в затылке.

— Ну, да. Ну ладно, ты лучше слушай, я возьму порошки и поеду их продам.

— Да возьми, кому они нужны-то?

— Завтра поеду.

Мать всхрапнула, как лихой конь, мы оба на нее посмотрели.

— Завтра, Вася, первое января, — сказал Юречка. И как бы в подтверждение этому бахнул салют! Я видел его в окне всего мгновение — зеленые и красные искры на фоне абсолютной-абсолютной черноты. Красота, конечно, но я только секунду смотрел. Юречка рухнул под стол, зажал голову руками и взвыл. Я опустился на колени рядом с ним и стал говорить всякое.

— Ну, ну, — говорил я. — Это салют только, ты чего! Не взрывают нигде! Послушай меня! Ты меня слышишь? Это Вася!

Но слышал он что-то там свое, что привез нам из далекой страны вместе с материной дубленкой, моей зажигалкой и магнитофоном, который все равно уже давно сломался.

Проснулся я рано, в своей комнате и прямо на полу. Уж не знаю, как я там оказался. Юречке вот, несмотря на перенесенные волнения, удалось добраться до кровати. Над Юречкиной головой висела фотография: он и его лучший друг, оба в смешных панамках и с калашами, улыбаются на фоне ровного моря песка. Перед ними огромные, неподъемные рюкзаки. У Юречки еще есть две руки, у его друга еще есть голова, и все, в общем-то, хорошо.

Никогда не понимал, зачем Юречке эта фотка в изголовье. Сделана она была что ли за день до того, как им с другом обоим крупно не повезло подорваться на мине (и это большой вопрос, кому не повезло крупнее).

За окном подсыпал снег, я некоторое время просто следил за тем, как путешествуют вниз белые комочки, туда-сюда, сюда-туда — очень увлекательно. Голова раскалывалась, во рту пересохло, но энтузиазма было хоть отбавляй.

Я подумал: и правда, надо ехать в Москву. Я почти не спал, оттого, может быть, казалось, что идея — просто огонь. Только стоило подумать, где достать бабла.

Вот так вот, я не мог встать, мне казалось, что если я вообще пошевелюсь, то выблюю весь скудный остаток своей жалкой жизни, но голова работала вовсю.

Решение пришло быстро. Я долго глядел в окно, казалось, там до самого горизонта, до бесконечности все в этой белой хуете, и идти некуда, но мысленно я свою дорогу уже проложил до самой Москвы, а оттуда — прямиком до рая.

Я погладил себя по голове и прошептал:

— Тихо. Все хорошо, ты справишься. Давай-ка немного поработаем, мужик, а? Как тебе такое?

Я с собой заговорился, а не надо было. Очень мне не хотелось, чтобы Юречка проснулся и начал мне предъявы кидать. Я осторожно поднялся, неустойчивый, как нынешнее время, пошатался, посопротивлялся рвотным позывам, проверил мамочку. Она все так же, похрапывая, лежала на диване, только перевернулась на другой бок.

Я попил ржавой водички из-под крана, покидал в спортивную сумку кое-какие вещи, чисто на первое время, перебиться. Много я тащить не хотел — еще же порошки ебучие. Я отнес сумку в коридор, напихал туда порошков — доверху, и еще две коробки перевязал скотчем. Это чтоб быстренько денюжку выручить, подумал я, раз — и все мамке с Юречкой, чтоб покушали.

Потом я пошел к югославскому серванту, с таким трудом приведенному в порядок дядей Толей. Этот инвалид поблескивал в темноте новеньким стеклом, одна ножка у него была отчетливо короче другой. Я оглянулся на мамочку, она спала себе и меня не замечала. Тогда я аккуратненько, стараясь избегать всяких там ненужных скрипов, открыл один из ящиков серванта, вытащил шкатулку.