Ловец акул

Я вырубил телик, включил бабкин патефон — единственное ее богатство, поставил первую попавшуюся пластинку. Игла впилась в винил, и понеслась над нами какая-то французская, сладкая песенка.

— Все! — сказал я. — Давайте пить и гулять, нечего унылыми такими быть! Во, музыка есть, и повеселее как-то стало! Еще один год жизни впереди, это здорово! Это полный атас! Мы приспособимся! Даже бактерии — они ко всему приспосабливаются, а мы что? Мы лучше бактерий! Давай, мать, советский человек, ты сама говоришь, все переживет!

— А конец Советского Союза он переживет? — спросил Юречка со вздохом таким дурацким.

— Переживет! — ответил я. — Все переживет, сказано тебе!

И они даже немного заулыбались, не широко, конечно, но полыбились мне, потому что как-то им мой настрой передался. А я себя так хорошо уже давно не чувствовал, какая-то энергия меня переполняла, беспричинная радость, все молодое, звериное во мне рвалось жить.

— Вась, — сказал Юречка. — Ну сам посмотри.

— А я вижу! Но это временные трудности. И в войну люди выживали! Надо сохранять нам, это, присутствие боевого духа!

Я положил им еще макарон по-флотски, насадил на вилку огурец и выдал матери.

— Я обещаю! — почти выкрикнул я. — Следующий Новый Год мы будем справлять совсем в других условиях! Стол будет ломиться от яств заморских! Клянусь! Клянусь! Клянусь! Троекратно!

— Матерью клянешься? — засмеялась мать, но как-то весело, вроде бы я их обоих с Юречкой развлек.

— Клянусь своим сердцем, чтоб мне не жить, если так не будет!

Юречка тоже улыбнулся, это была наша, знакомая с детства, клятва. Меня несло, я взлетал на какой-то волне куда-то там, как будто к солнцу, балдежный, беспричинно радостный, возможно от голода.

Я сказал:

— Я найду работу! Я возьму дело в свои руки! Я устрою вам роскошную жизнь, даже больше! Вам ни о чем не придется думать, уж точно не о куске хлеба!

Тут они уже засмеялись, мне реально удалось их развлечь. Я же их очень любил, правда. Я так хотел им счастья.

— Короче, — сказал я. — Поедем смотреть мир! Поедем в Европу! Хотите во Францию вот? Эйфелеву башню смотреть — пожалуйста! Не вопрос! Нотр-Дам-де-Пари! Или как там его? Неважно! В Англию поедем! Там английская королева, на нее посмотрим тоже! В Англию-то хотите, а? Будем есть черную икру ложками! Будем пить шампанское! Только шампанское! Вместо чая! С баранками и с вареньем! А? Как вам такое нравится?

Они все смеялись, смеялись, а потом мать вдруг как заплачет навзрыд, как уткнется в то место, где у Юречки когда-то была рука, как у всех людей нормальных.

Ну все понятно, вот мы тут фантазируем, мечтаем, и нам хорошо, а что жрать всю следующую неделю — такой туманный вопрос, это уже плохо.

Я кинулся к ней, стал вытирать материнские слезы и такой:

— Послушай, я серьезно! Послушай меня, короче, я все сделаю, чтобы ты была богата! Я тебе не обещаю счастья, потому что ты та еще сука, но ты не будешь бедной! Юречка вот тоже не будет.

Я опрокинул еще стакан сока со спиртом, сказал:

— Пожалуйста, ты меня только послушай. Все у нас троих будет хорошо!

Я поглядел на Юречку.

— Веришь мне, а?

Он смотрел на меня с этой своей инвалидной тоской.

— Ну, да, — сказал Юречка без какой-либо интонации вообще, ровным, как кардиограмма жмурика голосом.

— Вы еще все на меня молиться будете!

— Да конечно, — сказала мать, кулаком, как девчонка, утирая слезы, а Юречка задумчиво кивнул.

Но мне уже было все равно, я знал в тот момент, вернее всего на свете, что все будет так, как я хочу, все будет в ажуре, и волноваться не о чем. Меня вело, я расхаживал по комнате, пошатываясь.

— Первым делом, я найду работу. Я пойду торговать. Сейчас надо торговать! На этом можно сделать целое состояние! Но не тут, я вообще в Москву поеду! Я буду делать бизнес, а? Большой-большой бизнес!

— На какие шиши? — спросила меня мамочка, но я от нее отмахнулся, в эти детали мне вдаваться было неинтересно.

— Да на такие, — ответил я туманно, Юречка хмыкнул.

— Чушь опять лепишь, — сказала мать, нарезая огурчик. Но Новый Год у нас все-таки выходил не самый плохой. Заело пластинку, и я ее переставил. Но свою-то пластинку не переставишь, а? И все я им в уши ссал, какая у нас наступит сахарная жизнь, какой дворец я им отгрохаю где-нибудь под Москвой.

— Я в Москве не была, — сказала мать, уже прилично пьяная. — Только в Ленинграде.

— Ну и побудешь в Москве, — ответил я легко, а Юречка такой:

— Побываешь!

— А ты не побываешь, если будешь много выебываться!

И мы что-то как-то уже смеялись, радовались, рубали бесконечные огурчики и опрокидывали в себя сок со спиртом. Когда раскрасневшаяся мать уснула на диване, мы с Юречкой еще квасили. Я сказал:

— Ну ты мне не веришь?

А он такой:

— Вась.

Как бы и все этим сказал.

— Да, блин, ну да, ну ты обо мне заботился все это время. Так я благодарен! Я теперь позабочусь о тебе, только ты мне позволь позаботиться! Ты не думай, что я человек какой-то бесполезный!

— Да я не думаю, — ответил мне Юречка. — Просто ты своеобразный человек, Вась, тебе тяжело будет устроиться в жизни.

— Ну, легких путей я и не ищу!