Ловец акул

Короче, история такая. После дурки, как меня отлечили, я прям пошел работать, прям по специальности, проводку чинил и вся вот эта вот байда, да? Скучно, конечно, было, но я вроде как пытался влиться в общество. Потом опять винт, но как-то меня такого, на отходосах, терпели, ну и тем более, что у нас в Заречном электриков не переизбыток. Край стал тогда, когда я бабло украл у мужика какого-то. Я у него проводочку чинил, а он, подслеповатые глазки, белый воротничок, пустил меня домой, чай попить. Инженер из НИИ какого-то, вроде того. Ну, короче, мне с ним особо болтать не о чем было, не клеился разговор, а потом он отлить пошел. У него простатит имелся, что ли, или такое что-то, потому что трубу свою он долго процеживал. Ну, мне нудно все стало, и я давай рыться, что поесть есть. Открывал шкафчики, пялился, сам не знал, что ищу. Вафельку вот тоже съел у него, которую он на стол не выставил. За это меня тоже казнить, а? Ну, короче, нашел у него в гречке бабло в целлофановом пакете, сунул в карман зачем-то и свалил по-тихому, пока мужик свою письку домучивал.

Ну так вот.

Короче, в ментуре меня тогда, сгорая от стыда, отмазывал Юречка. У него там сослуживец был, они Афган прошли. В общем, убедил его Юречка дело миром решить и говорит:

— Бабло верни, Васька.

Ну не, говорит, конечно, немножко другое:

— Вася, теперь ты должен вернуть деньги, понимаешь?

Как с дуриком он со мной говорил, ну я и поступил как дурик. Где ж нам угадать-то, как наше слово отзовется?

Короче, я бабло сжег к херам. Ровно посередке зажигалкой прошелся, как раз той, которую мне Юречка из Афгана привез. Юречка, разумеется, тут же бабло тушить, мент с инженером в осадке, а я угораю. Тут все забегали, конечно, Юречка справку мою из дурки достал, потрясал ей угрожающе. Короче, такая себе история, но на зону по итогам не попал я, хотя с работы и выпнули.

Бабла было немного, не надо бояться. На "Волгу" б не хватило. Но, короче, мне от этого вдруг потом так стыдно стало. Я подумал: это ж человек берег, надеялся на что-то, чего-то хотел. В общем, продал свою зимнюю куртку и отдал бабла, даже сверху немножко докинул.

На работу обратно все равно не взяли, правда.

Потом я там туда-сюда пристроиться пытался, вагоны грузил даже и все-такое, особенно когда на винт залезал (или слезал с него как бы окончательно) — тогда вообще продуктивный был. Но вот в последний год, когда Свердловск обернулся Екатеринбургом, а нормальная советская мечта — чушью собачьей, вот тогда плохо стало. Работы не было никакой, ни в Заречном, ни в Ебурге, нигде вообще. Ну, может, где-то вообще и была, я везде не проверял, но где я искал — там точно не было.

Ну, конечно, стал много пить, винтиться зато опять прекратил — денег не было. Так только, если на халяву, а потом и вовсе — нет, потому что убить себя под винтом хотелось уже невозможно. В общем, ситуация атас вообще.

Ну а тут Новый Год, я сидел злой, как черт, как раз у меня самый криз винтовой был. Еще и зубы задние, суки, крошились, болели. Настроения ноль вообще.

Юречка сказал:

— Пенсию выдать на неделе обещали.

— Что, в первый раз что ль обещают? — спросила мамочка. Она принялась накладывать ему макарон по-флотски.

Мы сидели на нашем старом диванчике, тесно прижавшись друг к другу, не от большой любви какой-нибудь там, а от страшного ужаса, ну еще и потому, что места было мало. В телевизор смотреть больше не хотелось вообще.

— Может, наладится еще все, — сказал Юречка. — Нельзя же просто взять, и вот так вот все похерить.

— А на самом деле можно, — сказал я, наливая себе еще яблочного сока в спирт. Будущее рисовалось какое-то вообще безрадостное, но, может, то отхода были, черная депрессия, или как там говорят.

— Ты помолчи, — сказала мамочка. — Юречка, все нормально будет. Мы устроимся.

Но она Юречкину боль не понимала, не могла понять, и я не мог. Кто может понять такую боль? Оставил руку на чужой, песком золотым усыпанной земле, а оказалось вдруг, что ни там социализм смысла не имел, ни даже у тебя дома. Какая тогда страшная темнота она — твоя жизнь.

— Ну лады, — сказал я. — Все-таки давайте тост. Пусть он тогда подлиннее будет.

— Ты б поел, — сказал Юречка.

— Да я без аппетита. В общем, давайте за то, чтоб новая жизнь принесла не только новые трудности, но и новые возможности. Нет в жизни ситуаций, в которых уже никто ничего сделать не может.

Дохуя таких ситуаций. Дохуя. Но Юречка с мамочкой были такие грустные, а мне так хотелось их ободрить, да и плюс ко всему — много я тогда о жизни не знал.

— Так что выше носы, посмотрим, что день грядущий нам готовит, и все такое!

— Давай, давай, тебе лишь бы говорить!

— Да я серьезно, ма! Ты подумай! Сейчас вот рынок будет, мы все купим! Даже то, чего не видели никогда! И работа будет, и все на свете! Новый год — новые возможности! Будем, может, еще жить, как в Америке, а?

Они смотрели на меня печально и уныло, вылупились так, словно я им затирал про призраков или инопланетян. А ведь мамочка моя в Чумака верила. В Чумака верила, а в сына своего младшего — не очень.