Ловец акул

Украшений у мамки скопилось немного, но на первое время мне должно было хватить, а потом я все верну, в этом я все больше уверялся, и даже больше верну, с процентами!

В шкатулке поблескивали обручальные кольца, мамино и папино, еще бабкино кольцо с рубином, по виду страшно дорогое, три порванных цепочки трех поколений Юдиных и золотая брошь, которую мама купила себе на сорокалетие. А говорят, нельзя в этот год дорогих подарков, а то несчастье или смерть даже.

Ну да ладно, короче, сгреб я всю эту херню для начала себе в карман, а перепрятывал ее уже на лестничной клетке. Там я и замер, со своей спортивной сумкой, с чужим золотишком и ебучими порошками, которые мне уже сразу надоели, хотя мы с ними провели еще очень немного чудесных минут.

Помните же, что зимнюю свою куртку я продал? Так что вышел я в осенней (не Юречку же было одежки лишать), и теперь одна мысль о том, чтобы оказаться на заснеженной улице вынимала дрожь из самых моих костей.

Но в жизни ничего не дается легко, правда?

В общем, поглядел я на дверь, обитую коричневым дерматином, в самый последний раз, поцеловал кончики пальцев и приложил к глазку, словно к Божьему зрачку — смотри за мной.

На улице лють какая-то началась, демисезонку продувало насквозь, и без того пережатые скотчевой ручкой пальцы от холода драло адской болью. Но день был, в то же время, совершенно ангельский. На улице — никого, небо было белым, и белой была земля, все сияло в слабом утреннем свете. Наступило первое утро совершенно нового года. Я внимательно разглядывал одинаковые панельные коробки хрущевок, наполненные сегодня доверху бухими людьми. Вдалеке торчала красно-белая труба теплостанции, такая совершенно новогодняя в сочетании с этим снежком. Я подумал, что все эти наши домишки образуют неповторимый рисунок, неповторимую схему, индивидуальную, словно отпечатки пальцев. Красиво, не? Мне страшно хотелось посмотреть на город с высоты, и все зарисовать, словно я мог добраться так до какого-то тайного знака.

Зимой прощаться с Заречным было проще. Летом у нас все-таки тюльпаны цветут, клумбы там всякие, и вообще ничего так. Зимой зато в Заречном, кажется, кончается все, даже цвет и воздух. Я здесь вырос и дальше Ебурга отсюда в сознательном возрасте никогда не выбирался. Вроде и не жалко даже, а все равно тоска брала и боль, потому что я как бы уже знал, что никогда сюда не вернусь. Я проводил взглядом кинотеатр "Ровесник", около которого мы с друзьями постоянно зависали, хотя денег на кино хватало не всегда, и вот как-то отпустило. Как будто с самым важным, с самым ярким попрощался, а остальное уже и неважно стало. Шлось теперь легче, нормально так даже, хотя от холода из носа текло.

А город будто вымер, такая пустота вокруг была, что я чувствовал себя первым и последним человеком на Земле. Ощущение жутковатое, легко можно было представить, как из-за колон "Ровесника" покажутся волчьи морды.

Перво-наперво я машинально пришел на остановку, сел, покурил, потом охуел от себя. Идиот, подумал я, ну первое января же, какой автобус вообще, а тем более утренний. Пошел дальше, в сторону Ебурга, надеясь по пути кого-нибудь тормознуть.

Поймал дальнобоя, сказал:

— Слушай, мужик, денег нет вообще. Вот, еду торговать. Порошком возьмешь? Порошок хороший.

Уговорились на пять пачек, и я запрыгнул.

Мужик оказался мировой, все смеялся, поздравлял меня с Новым Годом. Не, ну пьяный, конечно, а кто не пьяный? Так и я ж пьяный проснулся. Разговорились мы с ним, и я ему вопрос задаю:

— Что, мужик, теперь будет?

На самом деле его звали Димой, мы уже познакомились. Мужик Дима пожал плечами, он был мощный, жирочком чуть заплывший, но все равно внушительный, с красным, обветренным лицом и удивительно синими на фоне этой красноты глазами. Такой, знаете, ну как вы представляете крутого лесоруба.

Во, ну и сказал мне мужик Дима:

— Теперь будет другая жизнь, а какая — я не знаю. Даже рад, что в дороге праздник встретил. Вся страна сейчас в дороге.

— В дороге куда?

Я, как видите, все не унимался.

— Ну, куда? — спросил меня в ответ мужик Дима. — Не знаю, куда. Куда-нибудь. Когда-нибудь куда-нибудь прибудем, там видно будет.

— Так ты мне скажи, как твои ощущения-то?

— Да что ты привязался?

Мужик Дима беззлобно цокнул языком, я увидел большую, красивую щель между его передними зубами, из-за нее они казались большими, будто у бобра.

— Вот, — сказал я. — Как раз я про такое. Что человек сейчас не может ничего там предполагать. Вот мы растерялись все, а надо как-то дальше жить. Кто первый в себя придет, того и тапки.

Он хмыкнул.

— А у тебя амбиции, что ль?

— Не, но у меня мать без бати осталась и брат инвалид Афгана. Надо как-то в себя прийти быстро.

Мужик Дима задумчиво кивнул. И я обрадовался так, словно его наебал. Вот он обо мне хорошо подумал, что я семью кормлю, что я славный парень, надежда клана Юдиных. Понятия не имел, сколько от меня проблем бывает.

Я по детству называл это "притворяться Юречкой". Игра такая, где я побеждаю, когда кто-нибудь принимает меня за человека ответственного, серьезного и надежного.