Ловец акул

— Это невероятно! Такое шоу! Так все смешно! У тебя талант огромный просто! Невероятный талант! Нереальный талант! Talantishe! Это очень большой талант! Ты такой обаятельный, так с людьми говоришь, они так радуются, смеются, и это все от меня, от всего зла, которое я в жизни наделал, а они смеются. Это так хорошо и так плохо. Ты рассказал обо мне, может, они подумают. Пусть они подумают, какая это проблема. И так ты умеешь говорить, нереально просто, голосом таким вообще! И все истории так запомнил и передал хорошо, и про меня, и про Гриню Днестра, и про Антошу Герыча, и про Марка Нерона. А Марка Нерона я, кстати, уби-и-и-и-и-и-и-ил!

И я разрыдался. Шон не клал трубку, он слушал, как я лью слезы и вытираю сопли. Из этого тоже можно было сделать отличную шутку.

Так я прорыдал бешеные бабки за полтора часа. Наконец, Шон подал голос:

— Не знаю, что сказать. "Мне так жаль" это какая-то неправильная формулировка, ведь ты так старался.

Шутка родилась. Вот так. Я засмеялся, и мне стало легче. Я сказал:

— Спасибо.

Шон сказал:

— Всегда пожалуйста.

А я положил трубку и тут же принялся набирать номер справочной роддома номер тридцать два.

— Родила, — сказала мне тетка, показавшаяся мне старой доброй знакомой, едва ли не соседкой. — У вас сын.

— Бля, — сказал я. — Какой пиздец, опять плакать.

— Очень сочувствую, — сказала она и бросила трубку. Пришлось звонить ей снова.

Я пообещал ей любые деньги, если она устроит, чтобы меня провели к Саше.

Перед тем, как поехать в роддом, я зашел в детскую моего сына.

Все было уже готово к его приходу в этот мир. Еще один человек родился. Какое это чудо.

Я подошел к пустой колыбельке и подумал: здесь будешь ты.

Очень известная тема, что для всех есть пустой пока гроб, что где-то его делают, и однажды вы с ним встретитесь. Но ведь и колыбелька пустая для всех была в самом начале этой жизни. Вообще, конечно, большое преувеличение. Не всех хоронят и не всех в гробах. Не все дети спят в колыбельках. Но общая мысль же понятна? Жизнь — смерть, один-один.

Саша все перенесла хорошо, во всяком случае, мне так сказали, малыш у меня родился на девять из десяти по какой-то там шкале. Я договорился, чтобы Сашу перевели в отдельную палату, накинул сверху, чтобы меня пустили, но все вели себя очень строго и все время куда-то убегали.

Я попал к ней только на рассвете.

Роддом — совершенно безумное место. Когда мы поднимались по лестнице мимо родильного этажа, я услышал визги женщин и детей, такие, как будто вокруг геноцид творился. Это меня поразило. Ну и по мелочи: врачи с текущими от этих воплей крышами все время куда-то спешат и на кого-то орут, медсестры ругаются матом.

Короче, я все не так себе представлял. Типа самое святое место, тут люди появляются, жизнь начинается. Оказалось, что хуже психушки этот их роддом. Я в психушке с ума не сошел, а в роддоме был к этому близок.

Не знаю, чего я ожидал. Он выглядел, как обычная больница, звучал, как картина Босха (автор этого сравнения не я, а Саша, конечно), и все вокруг были очень злые. Но чего я думал про роддом-то? Что тут будут аисты с облаков передавать детей степенно прогуливающимся по коридорам с красными коврами дамам?

Нет, не этого я ожидал. Но и не такого пиздеца.

Наконец, меня провели к Саше.

Палата у нее была не такая, чтобы за нее содрали, сколько содрали. Узкая комнатушка с кроватью, как в детском лагере, с крошечной тумбочкой и этим корытцем для новорожденных, ну, знаете, стеклянным таким.

Корытце было пустое. Сквозь желтоватые занавески пробивался наливающийся силой утренний свет. Я зажмурился и только потом решился посмотреть на Сашу. Он читала, рядом с ней лежал маленький, похожий на игрушку, спеленутый человечек. Еще крошечнее, чем я себе представлял.

Странно, было нас двое, стало трое. Еще вот один человек непонятно откуда взялся, крошка совсем, но вырастет такой же, как мы.

Мне вдруг очень захотелось посмотреть, каким он будет взрослым мужчиной и даже стариком. Саша аккуратно придерживала его рукой, рассеянно гладила. Он, кажись, спал. Я закусил губу, не зная, что говорить, еще наступил себе на бахилу.

— Бля, — прошептал я. Думал, поправить ее, или тогда руки станут нестерильные, и никак нельзя будет его потрогать. Его, сына моего.

Саша прошептала:

— Привет.

Выглядела она очень бледной, осунувшейся, но, во всяком случае, не было похоже, что она умирает.

Я принялся выкладывать на тумбочку продукты: печенья, йогурты, бананы, минералку, сухарики с сахаром.

— Это все можно, да? — спросил я. — Что-то я психанул, мне сказали такое можно, и вот такое можно, и я все купил.

Саша сказала:

— Спасибо.

Мы смотрели друг на друга. Я не знал, как реагировать, во мне было столько восторга, но в то же время все проходило спокойнее, чем я предполагал. Я боялся разбудить ребенка и совсем растерялся. Она была спокойной, как и всегда, ничто не могло вывести ее из себя. Мы не кидались друг к другу, не кричали от счастья, это произошло, как все другое в жизни: у нас появился сын.

Я сел на край кровати и заглянул ему в лицо.