Ловец акул

Как мне понравилось шоу? Честно? Очень понравилось. Я ржал, как ненормальный, давно так ни над чем не угорал. У Шона был талант, он невероятно круто изображал русский акцент (чего я в Майами никогда не слышал, потому что своих артистических данных Шон вообще стеснялся), я слушал узнаваемые интонации собственного голоса, Шон все очень тонко подмечал, видел иронию там, где я все просто рассказывал, как оно есть. Шон мне сразу сказал все ему говорить, даже то, что, по-моему мнению, совсем не смешно. Он сказал, что будет работать с материалом, и что самые угарные шутки получаются как раз таки из того, что с первого взгляда ни капли смешного в себе не несет.

Даже самые обычные мои фразы, в которых я не видел ничего необычного, Шон обыгрывал со странным, чудаковатым обаянием.

— Мой друг Вася, да. Вообще-то он Василий. Мне было жутко интересно, что это за имя, и я как-то раз спросил его, что оно значит. Помолчав, он ответил: Василий, ну, знаешь, это как Собор Василий Блаженного. Знаешь ведь Собор Василия Блаженного! Там были два архитектора, которые его строили, их еще ослепили, чтобы они больше ничего не могли построить такого. И вот я слушаю это и думаю: что? Я думаю: почему ты рассказываешь мне это? Это что, самый интересный факт об одном из величайших архитектурных произведений в мире? Или тебе просто нравится, что кому-то выкололи глаза, и это как-то отдаленно связано с твоим именем?

Я хорошо помнил тот диалог. Я сказал все то же самое, только совершенно не смешным образом, это был просто поток мыслей, а теперь он казался мне нереально уморительным. Шон в этом что-то такое подметил, мою кровожадность, рассеянность, и как-то смешно подсветил. Может, просто в интонациях было дело, в том, как он это говорил.

Иногда он рассказывал очень жестокие вещи. Про Вадика, например:

— И вот, говорит мне Вася, я убил этого парня, Вадима, за пятнадцать или типа того километров от Чернобыльского саркофага. Я внимательно слушал его, и сначала я подумал, что это звучит, как синопсис низкобюджетного блокбастера, но это реальная жизнь. Мой друг Вася сказал и еще одну мудрую вещь, когда я поделился с ним своими мыслями. Он сказал: реальная жизнь, конечно, не начинается сценой убийства в Чернобыле, но и не заканчивается, и очень грустно, что ничего необычного в этом вообще нет. Но есть и хорошая сторона: я бы не обрадовался, если бы это был фильм про зомби.

Долгая пауза — взрыв смеха. Смеялись над моим наивным цинизмом, и я тоже мог над ним поржать, теперь я его видел ясно. Я думаю, что задача комика не так уж сильно отличается от задачи специалиста по прожекторам и софитам, светотехнолога, или как это будет. Насколько чисто, в белый, яркий круг софитов этот художник по свету заключал Шона, настолько же Шон заключал меня в такой же честный и белый свет, на котором все обо мне становилось очевидно.

Вы же поняли, да? И этот спец по освещению, и Шон, они занимались, в сущности, одним и тем же. Спец светил на Шона, а Шон светил на меня. Я же был источником обычной, глупой тьмы.

Очень много в программе было и про Марка Нерона. Шон старательно изображал изображенные мной интонации Марка, рассказывал истории, которые принадлежали нам с Марком, и я слушал их, и смеялся.

Эти истории жили где-то отдельно, в сотнях людей, которых я не знал. Жили, когда не жил Марк Нерон, с которым все это произошло.

Удивительная штука жизнь. Очень многообразная.

Мне очень запомнилась одна шутка, куда более грустная и правдивая, чем Шон, возможно, даже предполагал.

— Когда Вася рассказывал мне об этом своем друге, гангстере с прекрасным образованием, интеллектуальным потенциалом и аристократическим происхождением, я прежде всего вспомнил о том, что Вася с трудом окончил среднюю школу, и его родители отдали свою жизнь заводам Урала. В тот момент я, кажется, понял советскую идею. Надо сказать, в кое-каких вопросах они действительно достигли полного и окончательного равенства.

Он говорил о нашей трагедии, о смерти великого общества, в котором будущее пытались сделать одинаково прекрасным для меня и Марка. Общее будущее у нас с Марком получилось, но совсем другое, чем планировалось изначально.

Ну, да.

Умереть можно.

Я слушал о себе, о нас с Марком, о русских бандитах и о том, как они живут, работают, отдыхают и умирают. Все это было ужасно талантливо и так смешно, что я сполз с кресла и долго хватался за живот.

Я пересмотрел кассету три раза, а потом решил позвонить Шону в его нью-йоркский мотель. Я подумал: мне не повезет, Шон наверняка упарывается кокосом и разъезжает по Штатам.

Но Шон взял трубку после пятого гудка. Он мне очень обрадовался. Вроде как, Шон собирался немножко поспать, но я так и не понял, на самом деле, тем более, что в Нью-Йорке сейчас должно было быть около четырех часов дня.

Ну, и я едва давал ему хоть слово вставить, трындел без перерыва.