Ловец русалок (СИ)

- Как и ты, я назначен на свое место Королем, ему виднее, бывают или нет.

Дальше разговор не клеился, и гость прекрасно понимал, отчего - слишком нечасто кто-то, кроме самого хозяина, попадает под эту крышу. Старик жил один так долго, что совершенно забыл, что говорить с другими людьми можно просто для того, чтобы провести время, а не только чтобы о чем-то сказать.

Укладываясь на жесткой лавке, Эден долго не мог уснуть, все ворочался и смотрел, как Лум, пододвинув лампу, чинит стальным крючком и странной нитью свою сеть, могучий старик, в чьих руках крохотное, чуть ли не игрушечное орудие сновало со скоростью напуганной серебристой рыбки.

Он сам не заметил, как уснул и не понял, что его разбудило. В единственной комнате было темно, лампа погашена, но свет еще пробирался через щели вокруг дверцы печи - кто-то подложил новые дрова совсем недавно и отсветов огня хватило, чтобы понять, что хозяина в доме нет. Удивленный, Эден приподнялся, осмотрелся и решил, что старик вышел по нужде, вновь пытался заснуть, кутаясь в колючее одеяло, но тишина длилась и длилась. Не выдержав, он встал и натянул еще сырую одежду, в потемках охнул, налетев на стол, пробрался к выходу и осторожно толкнул дверь. Во дворе Лума тоже не было, и Эден незамеченным вышел, осмотрелся кругом и с удивлением рассмотрел озеро, в котором едва не утонул. Туман ушел, вызвездило и вся черная безмятежная гладь, убегающая от берега вдаль, отражала небесные огни, лишь один огонек был не серебряным, а золотым, и свет его выхватывал из темноты чье-то лицо.

Фонарь! Это был фонарь на носу лодки, Эден вспомнил его и, изумленный, еще раз взглянул на звезды - стояла глухая полночь, что могло понадобиться старику на озере ночью? Скоро лодка подошла чуть ближе и остановилась, уже можно было узнать ее темный силуэт среди бликующей воды, и послышался тонкий, кажется, птичий крик, как будто вздох. И еще вздох, сменивший тональность и сделавшийся словом на незнакомом языке, как будто из песни, от которой нестерпимо болит в груди и кажется, что где-то под панцирем грубости и невыносимого уродства, одевающего весь мир, шевелится нежное и сияющее чудо. Взволнованный, Эден подбежал к самому берегу, но все боялся окликнуть Лума, боялся, что тот не поймет, ради чего шум и что такого услышал его гость, непременно решит, что это только крики озерных птиц. Неожиданно раздался вскрик, жуткий, пробирающий женский вопль, и лицо Лума исчезло из виду, а потом показалась вся его фигура, поднялась во весь рост в закачавшейся лодке. Он удерживал что-то крупное, серебряное и извивающееся. Эден онемел в ужасе, когда понял, что могучий старик поднял, ухватив между локтем и запястьем, тонкую белокожую девушку, облепленную мокрыми серебряными волосами. Она кричала в отчаянии и страхе, но королевский учетчик едва ли мог чем-то ей помочь; еще более беспомощный, чем она, пойманная, он в отчаянии впился скрюченными пальцами в волосы, хотел отвернуться и не мог. Он увидел кольцами извивающийся полузмеиный, полурыбий хвост и знал, что сейчас случится. И еще знал, чье мясо сегодня ел и думал, что его вырвет, но нет, тошноты не было, в горле стоял только холодный ком.

А Лум, жуткий палач-охотник, занес над вырывающимся чудом жуткий крюк, наверное, острый, как бритва, потому что одного только взмаха хватило, чтобы вскрыть нежный живот русалки от ребер до основания хвоста, где у обычной женщины начинаются ноги. Из темной раны хлынула кровь и вывернулись вслед за крюком внутренности, русалка закричала еще, но ее последний вопль уже не походил на сказочное пение, этот истошный нечеловеческий визг оборвался только вместе с жизнью, когда старик швырнул ее на дно своей лодки, только серебряная голова ударилась об борт.

Эден очнулся только когда погас свет фонаря и ловец русалок направился к берегу. Он смертельно замерз и только сейчас заметил это, на негнущихся ногах пробрался в дом, разделся и даже не стал вешать просохшую одежду обратно, положил на лавку в ногах своей постели, лег и отвернулся к стене. Сердце колотилось в ушах и какой-то нерациональный дикий страх подкатывал и отступал, точно волны от брошенного камня - а вдруг, на это нельзя было смотреть, а вдруг, Лум убьет и его, вдруг что-то скажет, насмехнется или выгонит прочь, в темноту и болото. Но ничего не случилось, и старик не сказал ни единого слова поутру, когда они пили его горький травяной чай с пронзительно-сладким медом. Казалось, он все заметил, все знал, увидел по лицу, но ему было... все равно? Эден сам себе казался тенью и только безвольно кивнул, когда Лум вернулся с озера с намытой посудой, сложенной в вычищенный котел и велел собираться.

- Пойдем, поищем твою лошадь.