Ловушка уверенности. История кризиса демократии от Первой мировой войны до наших дней

С подходом Рузвельта было связано множество краткосрочных рисков. Он распределял свои ставки, как это делает казино, и был готов понести определенные убытки. Гитлер же все ставил на красное, как заядлый игрок. В конечном счете казино выигрывает у отдельного игрока, поскольку оно может пережить более длинную полосу неудач. Но этим предполагается, что у казино больше ресурсов, что не всегда так, особенно в непредсказуемом мире международной политики. Любая демократия, предполагающая, что она всегда сможет пережить полосу неудач, возможно, искушает судьбу.

Годом ранее, 4 июня 1932 г., в своей передовице «Мир в растерянности» «The Economist» предложил другой образ возможной в будущем ситуации. В настоящее время демократия не знала, что делать. Однако

…Вполне может быть, что после болезненного междуцарствия, когда концепциям гитлеризма, «авторитета» и всем остальным обманчивым панацеям неразумия и истерии, порожденным кризисом, следует дать возможность проявить себя – подобно попавшим в кровь инфекциям, которые развиваются до тех пор, пока фагоциты не получат достаточного стимулирования, – страны смогут поставить у руля избранных представителей, которые также способны сделать мир безопасным, но не для героев, а для «обычного экономического человека»[32].

Оглядываясь в прошлое, можно сказать, что в конечном счете «The Economist» оказался прав. Гитлеризм выпал из системы, показав, на что он способен. Демократия в итоге оказалась слишком сильной, а для обычных граждан она была намного большим благом. Но есть два недоразумения с этим образом. Во-первых, он дает ложную надежду на то, что демократия, пережив авторитарные режимы, однажды докажет свою истинную ценность, обогнав и побив их в их собственной игре. Но это значит, что мы требуем от демократий слишком многого. Во-вторых, посылка, скрывающаяся в этой метафоре, все еще слишком фаталистична. У тела не всегда есть время нанести ответный удар. Иногда побеждает инфекция. И даже когда тело берет верх, ожидание того, когда болезнь себя изживет, может нанести серьезный ущерб. После такого опыта тело не всегда становится сильнее. Если бы авторам этой передовицы из «The Economist», написанной в 1932 г., сказали, что болезнь продлится до 1945 г., они, возможно, были бы не столь уверены в перспективах демократии.

Глава III 1947: Новая попытка

Кризис

В конце 1947 г. Уинстон Черчилль сделал замечание, которое впоследствии стало, возможно, самой цитируемой в XX в. максимой о демократии. 11 ноября он заявил палате общин, что «демократия – наихудшая форма правления, за исключением всех остальных, которые пробовались время от времени»[33]. Изречение Черчилля сегодня настолько известно, что превратилось в своего рода клише, главное клише о демократии в кризисной ситуации.

Тех, кто тогда услышал его в первый раз, можно простить, если они не совсем поняли его смысл. Оно прозвучало на дебатах 1947 г. по Закону о парламенте, который был внесен британским лейбористским правительством, чтобы ускорить работу палаты лордов и помешать ей задерживать важные законопроекты (в частности, правительство имело в виду законопроект по национализации британской сталелитейной промышленности). Черчилль, находящийся в оппозиции, был абсолютно против этих махинаций с конституцией. Он видел в них признак нетерпимости к природе демократической политики, нацеленной на решение вопросов ad hoc. Он желал напомнить своей аудитории, что демократия является неуклюжим и зачастую медлительным способом организации внутренних дел государства. И это была цена, которую надо платить, чтобы избежать альтернатив, более эффективных, но и более деструктивных, когда в них что-то ломается.