Ловушка уверенности. История кризиса демократии от Первой мировой войны до наших дней

Но в этом случае близорукость стала преимуществом. Она позволила привязать реакцию Кеннеди к ситуации, в которой из-за экзистенциальных рисков политик с большей свободой действий был бы парализован нерешительностью. В период кризиса президентом Кеннеди двигали два безусловных, как сам он считал, требования демократического общественного мнения: во-первых, он должен был сделать все, что в его власти, чтобы избежать конфликта; во-вторых, никто не должен был видеть, что он пошел на попятную. Демократии терпеть не могут ненужные войны, но также они не выносят уступки. Это не слишком разумная позиция, поскольку два этих императива могут противоречить друг другу: порой, чтобы избежать войны, необходимо отступить; в других случаях, чтобы не отступать, приходится идти на войну. Но в этом столкновении неразумность помогла Кеннеди. Он знал, что связан бездумным общественным мнением, и переиграть его стало сложнее.

Бездумность демократического общественного мнения может быть не только тактическим преимуществом, но и утешением. Легко упустить из виду, что демократические политики могут найти утешение в неумолимых требованиях электоральной политики: она гарантирует им, что решения, которые им приходится принимать, поддаются контролю. Вопрос о том, что подумает обыватель, кажется до смешного напыщенным, когда речь идет о решениях намного большей значимости, однако напыщенность демократии – т. е. отсутствие у нее чувства меры – помогает политикам сохранить здравомыслие. В одном из наиболее известных диалогов, имевших место во время кризиса, президент и его брат успокаивали друг друга тем, что их загнали в угол. Это была частная беседа вечером 22 октября, которая была записана на магнитофон.

Джон Фицджеральд Кеннеди: Похоже, дело дрянь, правда? Но, с другой стороны, никаких вариантов не было. Если он собирается довести до этого, в нашей части мира выбора нет. Не думаю, что был выбор.

Роберт Фрэнсис Кеннеди: Хорошо, выбора никакого нет. Я имею в виду, что тебе бы объявили импичмент.

ДФК: Да, думаю, был бы импичмент [May, Zelikov, 2002, р. 219].

Хрущева, конечно, были свои ограничения. Он тоже должен был беспокоиться о том, что подумают другие – его коллеги, генералы, партия и даже общество. Автократы часто чрезвычайно чувствительны к общественному мнению, вот почему они тратят столько сил на его контроль. Но у Хрущева руки были не так связаны, в том смысле, что он мог определять собственный график кризиса – когда его раздуть, а когда затушить. Эта относительная свобода действий, возможно, объясняет, почему ему было намного сложнее сохранить здравомыслие. Беспорядочность и даже некоторую маниакальность в выступлениях Хрущева в период кризиса часто принимают за доказательство того, что он был заложником конкурирующих кремлевских группировок. Но так же вероятно и то, что это признак его неуверенности. Он мучился тиранией выбора.

Военные специалисты из числа реалистов по-прежнему настаивают: причина, по которой Хрущев сдал назад, состояла в том, что его переиграли; американский ядерный арсенал был в 4 раза больше арсенала Советов, а это означало, что в любом окончательном столкновении, как бы плохо оно ни закончилось для каждого участника, русским все равно было бы хуже. Они проиграли бы. В этом смысле именно Хрущев блефовал. Возможно, его соблазнило то, что Кеннеди не стал воевать из-за Берлина, или же определенную роль сыграло его собственное впечатление о Кеннеди как молодом и неопытном человеке, так что он решил испытать удачу. Но помогло то, что демократии не умеют блефовать, поскольку в покере те, кто не умеют блефовать, – это еще и те, с кем невозможно блефовать. Они игнорируют сигналы. Опытные игроки в покер всегда скажут, что против таких людей играть сложнее всего, особенно в решающей игре с очень высокими ставками.

Одно из важнейших решений Кеннеди в период этого двухнедельного кризиса заключалось в том, что он опубликовал спутниковые фотоснимки, показывающие, что делали Советы. Сообщив США и всему миру о том, как его администрацию провели, он подкрепил свое намерение не дать Советам спуску. Реалисты, включая Липпмана, думали, что Кеннеди наивен и неосторожен: зачем рисковать, привлекая необразованное общественное мнение к наиважнейшим спорам, которые лучше всего провели бы государственные мужи за закрытыми дверями? Однако Кеннеди понимал, что необразованное общественное мнение было одним из его козырей на этих переговорах; оно сигнализировало Советам, что он не мог позволить себе пойти на попятную.