Ловушка уверенности. История кризиса демократии от Первой мировой войны до наших дней

Главная задача для Кеннеди – помочь Хрущеву отступить, но так, чтобы это не казалось уступкой. И в этом ему существенную помощь оказал Липпман. 25 октября Липпман написал статью, в которой указал на то, что американцы в обмен на вывод русских ракет с Кубы уберут свои ракеты из Турции. Хрущев считал, что Липпман говорит от лица администрации и тем самым дает сигнал о готовности к компромиссу. На самом деле, Липпман не говорил от лица Кеннеди; его влияние в Вашингтоне было тогда незначительным. Годом ранее президент жаловался: «Я знаю, что Хрущев читает его и думает, что Уолтер Липпман представляет официальный американский курс. Как бы мне решить эту проблему?» (цит. по: [Beschloss, 1991, р. 110]). Теперь непонимание Хрущевым положения Липпмана – будучи автократом, он не мог понять, как журналист мог говорить такие вещи, если только не получил разрешения, – выручило Кеннеди. Оно подтолкнуло Бобби Кеннеди отправить частное сообщение русскому послу в Вашингтоне о том, что его брат может предпринять действия только в том случае, если они не будут выглядеть сделкой, поскольку демократическое общественное мнение этого не допустит. Первым ход должен был сделать Хрущев, причем безо всяких условий, и именно это он и сделал. Он думал, что Липпман дал ему подсказку. Через пять месяцев Кеннеди вывел вооружение из Турции. Это был триумф демократической непредумышленности: звездный час Зелига.

Как и в любом другом кризисе, не обошлось и без везения. Американской демократии в 1962 г. повезло с ее лидерами. Темперамент Кеннеди оказался подходящим для кризиса – и его осторожность, и его решительность. Все могло бы получиться совсем иначе, если бы на посту был его вице-президент Линдон Джонсон, более воинственный, но и более скрытный человек (хотя при Джонсоне Хрущев, возможно, не стал бы испытывать судьбу). Однако мирное разрешение кризиса было не просто удачей. Кризис соответствовал темпераменту самой демократии, которая хотела мира, но не хотела идти на компромисс, а потому у ее лидеров осталось мало вариантов, но было некоторое пространство для переговоров. Беспорядочность демократической общественной жизни – отсутствие чувства меры, тенденция к порождению запутанных сообщений – помогла основным игрокам выбраться из этой ситуации.

Исход не стал однозначной победой. Катастрофа была предотвращена, и только. Однако предотвращение катастроф – и есть то, что дает демократии ее преимущество: пока ничего ужасного не случилось, демократия в выигрыше, поскольку в долгосрочной перспективе у нее всегда будет решающее преимущество. Если мир не уничтожен, значит демократия продолжает двигаться вперед. В определенном смысле это и было уроком Кеннана. Если западная демократия сможет сдерживать себя и уклоняться от безумных, разрушительных для всех участников, столкновений, тогда она переиграет конкурента и переживет его. Однако Карибский кризис был именно таким безумным столкновением, которого демократия, по мысли Кеннана, должна избегать. Он привел его в ужас (хотя он и признал, что Кеннеди «мастерски» справился с ним) (см.: [Gaddis, 2011]). Поэтому исход в какой-то мере затуманил урок, который Кеннан хотел преподать. Американская демократия избежала катастрофы лишь потому, что подошла к самому краю. Она не проявила качеств, которые должна была, по мнению Кеннана, приобрести, а именно: терпения, прозорливости, бдительности, желания смотреть вдаль и отказываться от ненужных рисков. Ее застали врасплох, она почувствовала себя обманутой, закрыла глаза на риски, задержала дыхание и выжила. Она жила мгновением.

Как только стало ясно, что конца света не будет, американские избиратели вернулись к обычному распорядку демократической жизни. Прошли промежуточные выборы, и демократы получили лучшие результаты, чем могли бы ожидать до того, как кризис усилил позиции Кеннеди (хотя и не такие хорошие, как они сами надеялись, учитывая, что только что спасли мир). Как обычно, локальные вопросы и краткосрочные неурядицы оказались важнее более глобальных проблем. Кризис не вернул демократии чувство перспективы. Токвиль надеялся, что прикосновение к катастрофе могло бы пробудить демократию, показав ей необходимость взять судьбу в свои руки. Но не в этом случае. Катастрофа, которая едва не случилась, попросту напомнила людям о том, что некоторые вещи не в их власти. Что еще вы можете сделать, заглянув в пропасть, кроме как перекреститься и отвести взгляд? Опыт оказался не слишком поучительным. Это было, скорее, провиденциальное событие, а потому сложно понять, какие нефаталистические выводы можно из него сделать. Карибский кризис подкрепил веру в то, что судьба на стороне демократии.