Ловушка уверенности. История кризиса демократии от Первой мировой войны до наших дней

Такое развитие событий вызвало настоящий шок, поскольку казалось, что солидарность Бреттон-Вудской системы будет заменена конкурентным порядком, в котором отдельные демократии будут бороться за свое существование, предоставленные самим себе. Где гарантии тому, что увеличившаяся свобода действий приведет к росту самодисциплины, а не к еще большей распущенности? Чем можно было гарантировать то, что США сохранят за собой роль столпа глобального военного порядка, если они отказались выполнять функцию столпа финансового порядка? Конечно, никаких гарантий не было: как намекал Никсон, это был чистый акт веры.

Двумя годами позже к этому шоку добавился другой. В октябре 1973 г. война Судного дня между Израилем и арабскими государствами нарушила равновесие в мире. Израильтян застали врасплох, поскольку они не смогли предугадать нападение египетских и сирийских сил. Долгое время Израиль оставался демократией, в чьей внутренней решимости было практически невозможно усомниться. Арабо-израильская война 1967 г., в которой Израиль разгромил своих врагов, показала, что демократия может быть не менее дисциплинированной, безжалостной и решительной в военном смысле, чем любая автократия. Но, как и любая другая успешная демократия, Израиль был склонен к приступам самодовольства. В начале 1970-х годов казалось, что динамичный Израиль все больше живет своими былыми победами, уверившись в том, что может справиться с любой опасностью. Страна поверила в собственный рекламный образ, а потому поражения, понесенные на первых этапах войны Судного дня, оказались для нее серьезным потрясением. Вскоре режим сумел выйти из оцепенения и дал сдачи, предупредив катастрофу и даже проникнув в конечном счете на вражескую территорию. Киссинджер помог договориться о прекращении войны и сгладить напряженность в советско-американских отношениях, возникшую из-за этого конфликта. Разрядка, которая едва не пошла прахом, пережила эту историю. Тем не менее для всех участников этот военный конфликт стал серьезным ударом – вряд ли они могли почувствовать себя после него в большей безопасности.

Но настоящим ударом стало то, что арабские государства, действуя через ОПЕК, картель стран – производителей нефти, ввели ряд эмбарго и резко повысили цены, что привело к росту стоимости нефти в начале 1974 г. в 4 раза. Отчасти это была месть США и их союзникам за поставки вооружения Израилю и помощь во время войны. Также это был ответ на проведенное Никсоном обесценивание доллара, которое также свидетельствовало о снижении стоимости нефти, поскольку нефть на международных рынках оценивалась в долларах. Результатом решения ОПЕК стало падение экономической активности во всем мире. Потребление топлива снизилось во всех развитых странах, особенно в США, где к началу 1974 г. оно упало на 20 %. Сокращалась также международная торговля, а в большинстве западных стран началась рецессия, что привело к росту безработицы, падению фондовых рынков и все более убедительной угрозе инфляции.

Два этих потрясения – никсоновское и нефтяное – вместе оживили некоторые хорошо известные опасения касательно демократии. Они продемонстрировали очевидный контраст между демократической разобщенностью и автократической солидарностью. Демонтировав Бреттон-Вудскую систему, американцы пошли своим путем, проповедуя (с точки зрения Никсона) конкурентоспособность и самостоятельность – или же эгоистичность и близорукость (с точки зрения многих союзников Америки). Страны – производители нефти совершили акт возмездия, объединившись друг с другом. Все члены ОПЕК, в которой руководство принадлежало Саудовской Аравии и Ирану, были автократиями, причем многие действительно достаточно жесткими. Они сделали то, на что демократии в критической ситуации, казалось, были неспособны: они приняли соглашение по совместному курсу действий и не отступали от него. Этим режимам не приходилось задумываться о выборах, капризном общественном мнении или же о конституционных приличиях; они могли достичь соглашений о подъеме цен на уровне высшего руководства, а потом просто распорядиться об их исполнении. Демократии выглядели по сравнению с ними хрупкими и ранимыми. Это понимали обе стороны. В одном интервью конца 1973 г. с итальянской журналисткой Орианой Фаллачи шах Ирана дал такой ответ на замечание о том, что его стране, возможно, следует провести демократизацию, чтобы стать больше похожей на Запад: «Но я не хочу этой вашей демократии! Разве вы не поняли? Я ее совсем не хочу. Все это ваше дело, пусть она у вас и останется, разве вам не понятно? Ваша распрекрасная демократия. Через несколько лет увидите, к чему эта ваша замечательная демократия приведет»[57].