Ложь

— Я и не угрожаю! Вы мне лекции о хранении документов читаете, а я вам — про хранение ног ампутированных. Вот и все. А случай с помойкой на психику моего мужа, между прочим, очень сильно повлиял. Может, не будь этого, он бы свой диагноз нормально пережить смог, а так — нет. Сам себя со света сживет, и мне жизни никакой не останется. Помогите его убедить, что у него рак какой-нибудь не такой, как у всех, что он не смертельный, вы же — врач! Вы можете придумать!

Алена то требовала чего-то, то плакала и просила о чуде, хотя сама не понимала, о чем точно просит.

Главный врач больницы долго молчал. Ходил из угла в угол, как маятник, и Алене показалось даже, что он о ней забыл.

— Вот на Западе людям в глаза самые страшные диагнозы говорят, и они как-то выдерживают! — наконец нашел он нужные слова. — Радуйтесь, что не на Западе проживаете! Там бы с вами не цацкались.

Речь жены бухгалтера вызывала в душе у главврача сложные чувства: злился он, что от него требуют какую-то волшебную помощь, причем, именно требуют, а не просят!

Злился, что про ногу эту ему напоминают, словно это он ее своими руками на помойку тащил. А он и сам был бы рад понять, как такое случиться могло.

Но испытывал он и великую жалость к этой женщине, да и стыд тоже. Ему в такие минуты было стыдно за всю медицину на свете, за то, что нет никакой возможности помочь этим людям, их женам и детям, а в глаза им смотреть ему приходилось часто. И на их месте мог оказаться любой, да и он сам тоже.

Главврач был нормальным человеком и понимал горе не только головой. Да и не один у него такой пациент был, который не мог принять страшный диагноз и жить после этого, пытаясь внушить себе, что, может, еще и пронесет… Слишком многих вокруг не проносило! И ни один случай не проходил мимо сердца Анатолия Михайловича. Жена его говорила ему наедине, что так реагировать, как он, это — профессиональная непригодность, что пора привыкнуть, но привыкнуть он так и не сумел.

— Вы мне можете толком объяснить, милая, о чем именно вы меня просите? — стараясь говорить как можно мягче, спросил расстроенный главврач.

Алена глубоко вздохнула и молча пожала плечами.

— Если я вас правильно понял, голубушка, вы меня просите … о повторной лжи, но только более мощной, убедительной и эффектной, чем прежняя! Так? — с каким-то чудовищным не то сарказмом, не то отчаянием произнес Анатолий Михайлович.

Алена растерянно молчала, а слезы текли по ее щекам, не переставая. Интонации доктора сбили ее с толку. Она боялась разозлить его своим ответом.

— Так что же вы молчите?! Вы просите меня сделать то, что сами даже вслух назвать не решаетесь?! Я требую, чтобы вы это произнесли, слышите! Иначе я не согласен. Мы с вами оба будем ваять Ложь, и я желаю получить запрос на сотворение Лжи от жены больного, чтобы не чувствовать себя ваятелем в одиночку! Так вы просите меня о новой лжи?

— Да, прошу! — чуть слышно произнесла Алена. И после небольшой паузы добавила: — Нет! Не прошу. Я умоляю вас об этом!

— Ладно! — чуть успокоившись, сказал Анатолий Михайлович. — Приходите завтра после обеда, и мы поговорим, но только, чтобы ни одна душа не знала, что вы со мной беседуете тут на эти темы!

Он стал нервно искать папиросы, нашел, а зажигалку найти никак не мог.

— А разве можно курить в больнице? — растерялась Алена.

— Нежелательно. Но я бы на улицу вышел, если бы эта чертова зажигалка нашлась! Мать ее! — закричал доктор, и Алена заметила, что у него дрожат руки.

— Анатолий Михайлович, миленький, успокойтесь, пожалуйста! Что же вы так разнервничались? Мы же не подлость с вами задумали, не злодейство какое, а совсем наоборот — доброе дело! — попыталась успокоить его рассудительная учительница.

— А кто может дать нам гарантию, что такого рода обман является добрым делом? Вы что, об этом прочитали в учебнике физики или философии, милая моя? Или вам сам Господь шепнул, что этот обман будет им трактован как исключительно доброе дело? Люди лгут, когда им это выгодно. Когда они кого-то дурят, это они называют доброй ложью. А вот когда дурят их самих, то это уже — злая и подлая ложь, так ведь?! Вот вы сейчас не что иное делаете, как сами себе покой обеспечиваете ложью этой. Вам, именно вам лично это выгодно. А вот мужу вашему… я не знаю, как лучше! Может, не ложь, а правда его со временем подняла и мобилизовала бы, ну, через несколько месяцев или даже лет? Жизнь показывает, что человек — странное существо, противоречивое и сложное. После протеста и истерики, после вопросов о том, почему именно его, любимого и родного, выбрали жертвой, а не кого-то другого, человек принимает неизбежное. Кто-то раньше, кто-то позже, но никто никуда не в силах убежать от неизбежной горькой правды, ни-ку-да!