Ложь от первого лица

— Ну и прекрасно! В мире есть разные верования — этим он и хорош. Ты так красочно описываешь ее дом, со всеми этими христианскими типажами — как жаль, что это не в Иерусалиме! Какое упущение, что твоя Алиса ограничена рамками нашего Святого города, у нас и природы такой нет, которая так взволновала тебя там. Этого запросто хватило бы тебе на еще одну колонку.

Одна проныра — не из близких друзей — успевшая, как видно, наслушаться сплетен, захотела узнать: теперь, когда я «растопила лед» с сестрой, будут ли мои сыновья ее навещать:

— Им это просто, они же тоже в Америке.

— Не знаю, — ответила я. — Что такое Америка? Расстояние от них до нее — это как отсюда лететь в Париж. Даже больше, в Париж хотя бы есть прямые рейсы, а сестрино Монтичелло в такой дыре, что добраться туда — целое дело. И кроме того, в их возрасте, как ты понимаешь, родственники — не самый привлекательный объект. Последнее, о чем они там мечтают — это тети и дяди.

В таком же духе я болтала со свекром и свекровью, эта болтовня должна была их успокоить: сестра далеко и во мне не нуждается. Ей есть к кому обратиться за помощью, я же свободна наслаждаться обществом близких мне людей.

Только, похоже, Рахель я не совсем сумела успокоить. Она спросила, начала ли я заниматься спортом, как Одед — мы обе считали, что пробежки ему на пользу, хоть он совсем и не растолстел. Но из-за того, что он был толстым ребенком, этот страх преследует его до сих пор. Она следила, хорошо ли я ем, спросила, правда ли, что я опять грызу ногти, или ей это только кажется; тяжело ли мне было расстаться с сыновьями — когда Нимрод возвращается? — и наконец добралась до Алисы.

Этого утаить я не могла. Собираясь в поездку, я сообщила редактору, что беру двухнедельный отпуск, но перед самым возвращением обнаружила, что не в силах отправить Алису в очередное путешествие.

Подобно каждому колумнисту, у меня была в запасе одна заготовка, которую только и надо было что слегка подретушировать и красиво закончить.

Моя туристка с косичками знакомится с лектором кафедры еврейской философии, и тот раскрывает ей тайну своего учителя Каббалы: оказывается, этот многоуважаемый учитель и ученый, один из основателей Еврейского университета, был тайно практикующим мистиком. В страшной тайне этот профессор пытался создать голема, и говорят, ему это даже удалось; говорят также, что в ночи новолуния его иногда можно встретить в лабиринте коридоров кампуса на горе Скопус.

Встретит ли Алиса голема? А если встретит, что он с ней сделает?

Каждый день я открывала этот файл и через минуту-другую закрывала, будучи не в силах написать ни слова. Голем сожрал Алису. Мою Алису съели. Голем проглотил голема.

Я сказала редактору, что подцепила в Америке вирус — пока не определили, что это, возможно, мононуклеоз, неизвестно, сколько времени это займет — лгала я с писательской естественностью; а свекру и свекрови я объяснила, что переживаю период засухи, с пишущими людьми это случается.

— Кризис писателя. Будем надеяться, это скоро пройдет, — сказала я, растерянно разводя руками, словно ожидая, что вдохновение упадет в них с неба.

Мой «период засухи» оказался удачным алиби для всех моих странностей того времени. Наша Элинор переживает период засухи — у творческих людей это бывает. Она это понимает, но ей все равно нелегко. Творчество — процесс мистический.

Что скрывалось за этим клише? Во время своих воспаленных метаний по городу я действительно пыталась преодолеть засуху с помощью действий, которые в прошлом обрушивали на меня множество идей: я углублялась в переулки, заглядывала в окошки церквей, прислушивалась к обрывкам разговорах в ночных пекарнях и открывала галереи. Но Алиса не появлялась, ее восторг окружающим миром исчез.

Иерусалим стал грязным. Сильные дожди вымыли весь мусор на поверхность. А я все равно выходила гулять, даже без своего щенка-Алисы. Ходила, блуждала по разрытым тротуарам, залитым водой, среди мокрых куч строительного мусора. То старый пакет прилипнет к ботинку, то ботинок наступит на расческу, ломая зубья. Бутылочные осколки грозят разрезать подошву, а над всем этим с деланным энтузиазмом орет радио. Опустилась завеса темного тумана и скрыла всё.

Каждое мероприятие, на которое я заставляла себя идти, раздражало слух взрывами хохота и деланно оживленными разговорами. Искусственность, притворство и лживость этой радости были невыносимы. Мне пришло в голову, что власти подмешали наркотик лжи в питьевую воду города.

Клиент-подхалим прислал свекру в подарок вазон с великолепной и агрессивной орхидеей.

— Возьмете ее себе? — спросила свекровь.

— Спасибо, не стоит. Я забуду ее поливать, и она погибнет зря.