— Я уверена, что ты снова начнешь писать. Ты же очень творческий человек, — решилась она утешить меня в том, что, как она думала, меня угнетало. — Во всем есть свой смысл, и всему свое время. Менахем предлагает, пока ты перезаряжаешь аккумуляторы, может быть ты захочешь снова подумать об издании сборника всего, что ты уже написала. Менахем думает, что ты недостаточно взвесила тогда полученные предложения. Ты писатель. Ты наш писатель. Наши друзья говорят, что твоя проза бодрит. Подруга просила переснять ей твои колонки про зоопарк. Она собирается переплести их для внуков и приклеить фотографии. Почему бы тебе не порадовать почитателей Алисы и не издать книгу?
Мысль о том, что мне придется пройтись по всей бодрящей чепухе, которую я написала, была невыносима, как никогда. Мне совсем не хотелось читать красочную Алисину чушь, мне хотелось читать совсем другое, очень хотелось. Я снова стала покупать книги. Полка для еще не читанных книг пополнялась, но ни одна из них меня не захватывала, через несколько страниц всё казалось ерундой.
Чтение всегда занимало существенную часть моего дня; открывшиеся во времени пробелы заполнило всё возрастающее беспокойство. Мозгу не хватало наркотика чтения, но сейчас этот же мозг отторгал книгу, не приемля насилия. Наконец он начал химичить, выделяя части накопленного ранее и смешивая их между собой в произвольном порядке:
Женщина выводит себя на прогулку, как собаку. Быстро идет по улицам, нанизывает рифмы, ее рот бессмысленно растянут.
Эти обрывки строк задавали ритм ногам, заставляя меня иногда смеяться про себя, как ненормальная.
Однажды днем, на дорожке, огибающей стадион на Гиват Рам, я пнула ногой камень, потому что всю дорогу от Мусрары не могла найти удачную рифму к «злодеи обрадуются». Было больно, но, не находя рифмы, я должна была как-то освободиться от застрявшей мысли.
Глава 12
Элишева написала, что такой зимы у них не было лет пятнадцать. Университет два дня не работал. Барнет помог матери загнать лошадей с пастбища, и они, бедняжки, теперь теснятся в конюшне. Утром она вышла очистить птичьи кормушки от снега, который забил все отверстия. Все укрыто восхитительной белизной, но маленьким птичкам нелегко найти себе еду. Сара рассыпала по наружному подоконнику арахис, белки ей очень благодарны. В эту самую минуту одна из белок на окне грызет орешек.
Лишь в конце она приписала, что рассказала папе о нашем чудесном визите, и он попросил дать ему адрес моей электронной почты.
Я ответила сестре, что хоть «я и не желаю Шае ничего, кроме счастья», не вижу смысла ему писать. Мне показалось, что английский язык отлично сгладит корявость этой фразы. Компьютер Элишевы не читает иврит, и я обнаружила, что по-английски мне легче никого не обидеть.
А про себя подумала, что до Шаи мне дела нет, хорошо ему там в Вероне — ну и ладно. Пусть живет. Я ему зла не желаю.
Я отправила мейл и собиралась вернуться в гугл. Пару часов назад я начала читать статью какого-то деятеля Еврейской федерации. В статье, которую я открыла ночью, рассматривался вопрос, правильно ли поступили члены нашей общины в Лос-Анжелесе, пригласив профессора Готхильфа выступить с речью «Моя ошибка». До того, как Одед встал попить воды, я успела прочитать, что у деятеля нашлись аргументы за и против. «Мы, конечно, верим, что mode veozev yerucham[15]
, — пишет он и поясняет эти слова по-английски, — но вместе с тем нужно учитывать…», — на этом я остановилась.Снова открыла статью, собираясь ее дочитать. В эти болезненно-интимные минуты перед экраном обычно исчезало раздражение окружающей фальшью. Но в этот раз удалось уделить чтению только несколько минут — я услышала, как открывается входная дверь.
Начало второй недели февраля. Будний день. Половина одиннадцатого утра. Снаружи ливень. Вода льется с небес, а мужу полагается быть в офисе.