Ложь от первого лица

Я вскочила и, не успев скрыть улики, побежала его встречать. Лицо Одеда, на миг заполнившее пространство передо мной, излучало тревогу, щеки напряженно втянуты.

— Нам нужно поговорить, — сказал он.

Я остановилась перед ним, и от этого театрального стояния посреди гостиной будто сильная рука вытолкнула меня из страха. Испуг сменился щекоткой иронического смешка: этот тон. Эта драматическая серьезность. Эти избитые слова.

Что могло произойти? Что случилось такого, чего до сих пор еще не случалось?

— Объясни мне, пожалуйста, что это такое? — не присев, не сняв куртки, он швырнул на стол распечатку. Поверхностного взгляда хватило мне, чтобы узнать колонку, недавно ночью отправленную редактору. Я отправила ему, а этот идиот отправил ее моему мужу. А может, сначала позвонил ему и пожаловался, а мой юрист попросил прислать…

— Это просто шутка, что тут такого?

— Элинор. Если это, Элинор, ты называешь шуткой, то я уж и не знаю… — его голос к концу фразы ослаб, и освободившейся от документа рукой он потер лоб. — Могу я попросить тебя сесть? Могу? Ну так я прошу сесть.

Рассказ о последней прогулке Алисы я сочинила, когда сон не шел ко мне. По заголовку редактор понял, что девчонка вернулась, и радостно поспешил прочитать текст, как только пришел на работу.

В этой последней прогулке Алиса посещает Церковь Всех Наций в Гефсимании. Недели за две до этого ноги и вправду принесли меня в это здание, настоящее название которого «Базилика Агонии». В этом месте страх смерти охватил Иисуса, «и был пот Его, как капли крови, падающие на землю». Там он молился, чтобы Господь отвел от него эту чашу, и там он сказал священникам: «теперь ваше время и власть тьмы». Все это я знаю, потому что изучила вопрос. Как и большинство прогулок Алисы, эта последняя дала мне возможность занять себя исследованием.

Рассказ открывается классическим анекдотом. Под византийскими колоннами фасада — колонны были спроектированы итальянским архитектором Антонио Барлуцци, и их строительство было завершено в 1924 году (всё это я потрудилась указать) — под колоннами византийского стиля Церкви Всех Наций Алиса встречает троих мужчин: еврея, христианина и мусульманина. Они стоят вместе, и девчонка с косичками очень рада, встрече с таким проявлением религиозного разнообразия: в красочном гобелене города религиозное разнообразие — вот что восхищает ее больше всего.

Еврей, христианин и мусульманин тоже очень рады встретить девушку с Аляски, интересная беседа между ними затягивается до наступления темноты, и они выходят прогуляться среди оливковых деревьев по склону холма. Кто-то замечает: «Возможно, что на одном из этих древних стволов Иисус преклонил главу», — но из рассказа неясно, кому принадлежат эти слова.

Тело Алисы нашли на следующий день, точнее, большую его часть. Одна отрубленная нога подброшена к входу в гончарную мастерскую в армянском квартале, а другая — на живописную крышу ресторана «Папа Андреас» с одной из лучших смотровых площадок нашего города. Торс обнаружен в синагоге Хурва в еврейском квартале. Прошло еще сорок восемь часов, прежде чем в центре мясного рынка в мусульманском квартале заметили ярко-рыжую косичку в баке с мясными отходами.

— Как прелестна Элишева,
Моя радость, ангел мой!
Отчего же, я не знаю,
Говорят, что ты хромая?
Ведь из двух прелестных ножек
Не хватает лишь одной.

Глава 13

Мы всё-таки поговорили, точнее, мы сели, и муж говорил, а я только повторяла, что признаю — со мной что-то происходит, и, ладно, я сожалею.

Мне действительно было жаль. Когда он упомянул Сиэтл, я пожалела обо всем, что было упущено: как же я не расспросила Нимрода о его соседе по общежитию! Даже, когда он упомянул своего экзотического соседа-друга, уроженца Гавайев, я ничего не спросила. Я жалела о своей уклончивости и бесцельных блужданиях, о сне, который не шел ко мне — подумалось, что и это причина моей сильной усталости.

Я жалела опечаленное лицо мужа и его голос, пытавшийся достучаться до меня — в какие-то моменты я совсем его не слушала, и жалела об этом тоже. Наконец, отчаявшись услышать от меня что-то новое, он встал и прошелся по дому, но к этому времени на экране компьютера в моем рабочем уголке уже была заставка, и Первое Лицо спряталось за искусственным аквариумом с тропическими рыбками.

В те несколько минут, когда Одед ходил кругами по дому, помнится, я даже почувствовала определенную скорбь по Алисе.

Много лет назад, в моей первой колонке, она приехала в Иерусалим, надеясь научиться рисовать свет пустыни. Эту деталь я придумала, а потом забросила, и поэтому девушка с Аляски больше никогда — никогда не нарисует никакого света, и вообще ничего не нарисует.

Моя Алиса больше не будет рисовать — почти и не рисовала — а я так и не узнаю, существует ли в рисунке «свет пустыни», без нее это лишено смысла.