Лубочная книга

— Почтенный Андрей, — сказал он, — зачем ты нас так скоро покидаешь? Зачем оставляешь в ужасной горести, слезах и отчаянии светлейшую княжну нашу Селиму, которая так горячо тебя любит? Останься у нас, будь ее мужем, а нашим повелителем, — останься с нами. Я молю тебя об этом у ног твоих! (Становится пред Победоносцевым на колена.)

П о б е д о н о с ц е в (растроганный). Встань, добрый Малек, и обними меня. За твое добродушие и желание благодарю тебя, но я должен с вами расстаться, и, увы! Может быть, навеки! Скажи от меня Селиме, что образ ее несу я в сердце моем в мое отечество. (Обнимает и целует в голову Малека и идет с ним в жилище Узбека.)

Сей князь со всем своим семейством встретил Победоносцева с радостию и вместе с ужасной горестию о скорой с ним разлуке; угостил его со всей знатной пышностию и дал курить ему свой богатейший кальян; когда же Победоносцев хотел его ему возвратить, то Узбек, отстраняя его своей рукой, промолвил: «Возьми его себе, Андрей, и помни, что, курив с тобой вместе сей кальян, мы заключили узел неразрывной дружбы с тобой. Ну, теперь прощайся! Нас только и ожидают все князья для отправления в путь».

Победоносцев со слезами прощается с женами Узбека, его двумя еще дочерьми и малолетним сыном; но тщетно искал он взорами Селимы; ее тут не было. Отец, предвидевший, сколь горестно будет для нее прощание, запретил ей выходить к ним. Итак, Победоносцев, не видя предмета своего сердца — милой Селимы, с растерзанною душой вышел из жилища ее родителя, откуда благословения и желания ему счастия всего семейства заставили пролить слезы благодарности.

Прекраснейший конь, покрытый драгоценной, белой как снег буркой, ржал и, копытами своими роя землю, ожидал с нетерпением своего всадника.

У з б е к (показывая на коня Победоносцеву). Андрей! Садись. Это твой конь, и все, что на нем, принадлежит тебе.

Малек, державший Победоносцева коня под уздцы, снял с седла бурку, и герой наш обомлел от удивления, увидев седло, окованное червонным золотом, и обе луки его, осыпанные драгоценными каменьями. Богатейший чепрак голубого бархата, шитый золотом и унизанный крупным жемчугом, свис из-под седла до половины задних ног коня его. Но когда он увидал золотом вышитые крупно слова на русском языке: «Кабардинская княжна Селима герою русскому, эсаулу Андрею Победоносцеву в знак памяти» — то слезы у него брызнули из глаз, и он, целуя сии слова, устремил взоры свои на небо, потом на Узбека, сим весьма растроганного, вскочил проворно на коня своего, который, сделав курбет, преклонил голову к земле, как будто прощаясь со своей землей, чему он действительно был научен Рамиром: ибо это был самый тот конь, на коем он был убит рукой Победоносцева; и Узбек, не могши без содрогания смотреть на него, чтоб не вспомнить своего сына, подарил его Победоносцеву, поправшему своею храбростию владельца сего коня.

Многочисленная свита, провожавшая Узбека и нашего героя, по левую сторону ехавшего с сим князем на гордом и, казалось, танцующем коне своем, представляла его Марсом. Щеки Победоносцева, алея, спорили с белизной его лица, русые кудри рассыпались на гордом челе его. Стройную его талию покрывал блестящий короткий лучшей работы и легчайший панцирь, подаренный ему также Узбеком. Князь вздохнул и из глубины сердца пожалел, что желания его и Селимы отвержены столь прекрасным и храбрым юношей, на которого также и прочих соединившихся с ним кабардинских князей взоры удивления и зависти были обращены.

Вскоре кабардинцы с нашими военнопленными прибыли и долину, где стоял наш отряд.