Лубочная книга

Штаб- и обер-офицеры его полка и все даже гребенцы встретили с радостным восторгом Победоносцева, полагаемого ими убитым в сражении или в плену умершим от рук неверных; но сколь они все удивились, когда разглядели богато убранного коня его, вооруженного драгоценной шашкой, которой никто не мог объявить цены; вышитые слова на чепраке Селимой еще более удивили его товарищей. «Ай да Андрей Иванович! Уж нигде не даст промаху! Смотрите-ка, — кричали они другим, каков же наш храбрый эсаул! Княжна кабардинская дарит тебя богатым убором в знак памяти!» — «Браво! Браво, господин Победоносцев! — кричали другие. Ты нигде не посрамил имени русского героя, не пристыдил нас, но возвеличил твоих товарищей и подчиненных». — «Ну-ка, друзья, за благополучное прибытие нашего доблестного товарища выпьем круговую!» — вскрикнули последние; и Победоносцев не ранее восьми иди девяти часов вечера отделался от куражных своих однополчан и возвратился в свою палатку думать об оставленной своей милой Селиме.

Ночь покрыла уже мраком всю природу: только слышны были сигналы часовых, в цепи расположенных. Главнокомандующий, не доверяя еще кабардинцам, приказал, чтобы пушки и ружья были заряжены, и начальники аванпостов наблюдали осторожность: фитили горели в трубках, и канонеры с бомбардирами, лежа около своих орудий, попивали из своих манерок винцо, закусывали и говорили, что кому пришло на мысль.

Пехотинцы, казаки и кавалеристы сидели в круговниках около огня, шутили один над другим, чтобы от безделья чем-нибудь заниматься.

Казанского пехотного полка гренадеры, отличившиеся больше других в сражениях с кабардинцами, сидя около такого огня и разглаживая свои большие усы, жарили на деревянных вертелах баранье мясо и говядину, наливали из манерок в крышки их вино и, потчуя друг друга, закусывали этим жарким.

«Ну, теперь мы, братцы, вытянули по две чарухи и порядком закусили, — сказал старый, увешанный орденами и медалями гренадер своим товарищам, — так не угодно ли спеть сочиненную нами песенку на кабардинцев? Да смотрите: все хором и дружно, только не очень шибко. Ну, слушать же меня!» Крякает, кашляет и плюет; начинает песню, и прочие ему стройно подтягивают.

СОЛДАТСКАЯ ПЕСНЯ

Кабардинец! Не хвалися

Ни лихим твоим конем,
Ни твоею меткой шашкой,
Ни безумным удальством.

Не таися за кустами,

Острой сабли не точи,
Чтоб негаданно, нежданно
Вдруг напасти на нас в ночи.

Мы для встречи вашей братьи

Приготовили штыки,
Сторожат вас чутким ухом
На курганах казаки.

Лишь попробуй только сунься!

Иль башку с широких плеч,
Будь она хоть семи пядень,
Но сумеем мы отсечь!

Берегись, иль будет худо!

Не кричи тогда: «яман!»
Как тебя казак удалый
Вмиг подцепит на аркан.

Иль забыли вы, что грозный

Наш трехгранный русский штык
По десятку, коль не боле,
Вас нанизывать привык?

А не лучше ль, чем бросаться

На неравный с русским бой,
Вам явиться к нам с покорной
И с повинной головой?

Под державой Николая,

Православного царя,
Жизни мирной и счастливой
Засияет вам заря,

Мы ж за матушку Россию —

Царство славы и добра —
Грянем с вами дружным хором
Наше русское «у р а!».

И, минувшего не помня,

Скажет русский вам солдат:
«Сядь отведать хлеба-соли,
Сядь со мной, любезный сват!»

«Браво, гренадеры, браво!» — вскричал кто-то при окончании песни, и солдаты, узнав в нем своего шефа, прекрасного, доброго и умного генерала, вскочили поспешно с мест своих и вытянулись в нитку.

«Здорово, ребята! — сказал он гренадерам — и громкие басистые голоса ответствовали по обыкновению. — Веселитесь, гренадеры! Мне очень приятно видеть вас веселыми и во всем довольными. Вот вам два червонца на водку: выпейте завтра со всеми товарищами за мое здоровье».

И громогласное «ура!» огласило кабардинские горы и перепугало жителей, думавших, что русские напали на них врасплох. «Заря давно пробита, ступайте теперь отдыхать, — сказал им шеф, — и не шумите более». Уходит. Гренадеры, благодаря его, уходят также в свои палатки, и, немного погодя, огоньки постепенно потухли в лагере — и, исключая окликов и сигналов часовых, ничего не слышно.