Лубочная книга

Не можно изобразить, с какою жалостию все предстоящие на сие смотрели, и ни один человек не мог от слез удержаться, а палач, подняв ужасный свой топор, хотел сильным ударом опустить оный на его шею, но предстоящая тут другая дама оный удержала и с превеликими слезами, подняв милорда за руку, говорила:

— Любезный милорд, теперь уже я несомненно уверена в нелицемерной твоей любви; прости мне, как своей невесте, вину сию, ибо я чрез сие пробовала твою верность.

Милорд, стоя на коленях и целуя королевины руки, уверял страшнейшими клятвами, что он без всякой страсти, для верности ее величеству, готов был лишиться жизни.

Королева, взяв его за руку, повела в другие в том же доме покои, ибо сие происходило в загородном королевском доме, отстоящем от Толедо на одну милю, в котором королева публично объявила, что она желает милорда иметь законным себе супругом и вручает ему испанскую корону, и что она сей же день намерена вступить в законное супружество. Не можно изъяснить, с каким усердием и радостию все находившиеся тут приносили милорду поздравления и тот же час утвердили благоволение своей королевы присягою.

Потом королева вошла в особливые покои убираться, приказав церемониймейстеру, чтобы к назначенному часу все было в готовности. Принцесса же Елена, будучи чрезмерно в милорда влюблена и видя его благополучное окончание, поехала с великою злобою в монастырь, в котором она имела с мое пребывание.

Через несколько часов донесено королеве, что вся церемониальная процессия в готовности; королева и милорд сели в особливые кареты, и вся процессия следовала в Толедо до самой кирки в хорошем порядке, для смотрения которой все улицы наполнены были таким множеством народа, что с великою теснотою процессия сия едва могла следовать, и от всех слышны были радостные восклицания.

По прибытии в кирку, милорд с королевою поставлены были на пребогатом украшенном месте; весь священный чин к начинанию священного действия был в готовности, и как стал первосвященник зажигать брачные свечи, то в самую сию минуту сделался от бывшего в кирке народа необыкновенный шум; одни бегут из кирки вон, другие в оную вбегают, а иные вынимают для своей обороны шпаги. Наконец, увидели вбежавших в кирку несколько человек с обнаженными шпагами драбантов, кои немилостиво всех встречающихся им предавали смерти, из которых один, подбежав к стоящей с милордом королеве, вонзил острую свою шпагу в самое ее сердце, отчего неописанная сия красота поверглась на пол храма, покрылось прекрасное ее лицо бледностию, и весь священный храм обагрен был невинною кровию. Милорд в отчаянии своей жизни, выхватя свою шпагу, четырех человек драбантов заколол до смерти и, тем очистивши себе от сих злодеев дорогу, ретировался из кирки вон, и, прибежав к карете, обрубя своей шпагою у одной лошади постромки, сел верхом и ускакал в дом к верному своему приятелю Демаре. Но его в то время дома не было… Однако ж милорд, для спасения своей жизни, скрылся в его доме, положив намерение, дождавшись его, взять несколько денег и тайным образом из Толедо уехать.

Через несколько часов Демаре, возвратясь домой и увидевши милорда, обнял его и со слезами спрашивал:

— Каким образом спасли вы жизнь свою от тех злодеев, которые предали смерти любезную нашу королеву?

Милорд рассказал ему все приключившиеся обстоятельства и спрашивал у него: не знает ли он причину сему бунту и что делается в городе?

— Милостивый государь, — говорил Демаре сквозь текущие слезы, — все возмущение произошло от злости королевиной сестры Елены, которая, видевши, что королева наша действительно удостоила вас быть своим супругом, а нам — государем, то она, с превеликой зависти и злости, приехав в монастырь, тотчас призвала к себе драбантского корпуса капитана, которого она давно содержала у себя в неограниченной милости, и между собою согласились, чтобы королеву и вас, также и всех бывших с вами в кирке знатных господ лишить жизни, а сама обещалась за оного капитана выйти замуж и объявить его испанским королем.

— О боги! — вскричал милорд. — Какое ваше правосудие, что допустили вы злой женщине умертвить безвинно единоутробную и добродетельную сестру свою!

И, говоря сие, повалился без всякого чувства. Демаре, подхватя его, положил на свою кровать и разными спиртами, через несколько часов, едва мог привести в память. Как скоро он опамятовался, то пустились источники слез из глаз его, и Демаре сколько можно старался его уговорить и уверял, что сенат и все благородное испанское дворянство, помня королевино устное объявление, кроме милорда, никого испанским королем иметь не желают.

— А, друг мой, — отвечал милорд, — может ли меня утешить испанская корона, когда я лишился той неоцененной красоты, которую почитал дороже всех сокровищ на свете? И для того прошу тебя, любезный друг, одно только сделать мне одолжение: ссудить меня деньгами; а я тебе дам вексель и поеду отсюда, куда поведут меня глаза мои, и всечасно буду оплакивать несчастную мою судьбу.