Луч во тьме

— Знаю. — И не боитесь? В светлых глазах вспыхнул озорной огонек: — Волков бояться — в лес не ходить. Неожиданно старенькие ступеньки жалобно за- скрипели под тяжелыми сапогами. — Немцы! — Это дворник привел! — вскрикнула Тамара.— Садитесь за стол. Когда полицаи переступили порог, они увидели трех мирных людей, которые, беззаботно смеясь, уплетали картошку с квашеной капустой. — Господа, пожалуйста! — воскликнула Тамара при виде полицаев.— Жаль, нет водки, а то пригла- сила бы и вас за стол... Однако, знакомьтесь. Мой двоюродный брат Борис Климов,— показала Тамара на Загорного.— А это мой жених,— покраснела и застыдилась она, представляя полицаям Кочубея. Полицаи проверили документы и ушли. Тамара откинулась на спинку стула. Лицо ее было бледно. Сердце билось так сильно, что хоте- лось придержать его рукой. — Молодец, Тамара!—произнес после неболь- шой паузы Кочубей.— Вы прирожденный конспи- ратор. Похвалил ее и Борис. — Ешьте,— улыбнулась Тамара.— Это я приго- товила не только для конспирации. Кочубей очистил картошку, которую положила ему на тарелку Тамара, и тихо заговорил: — Так вот, Тамара, я поселюсь у вас не сразу. Уж если я ваш жених,— улыбнулся он,— то похожу к вам в гости, погуляем вместе, чтобы все видели и поверили. А вы тем временем обязательно посту- пите на работу. Надо, чтобы у вас был хороший до- кумент. Мы вас устроим на строительство железно- дорожного моста: оттуда не берут в Германию. 5. Кочубей условился с Демьяненко встретиться че- рез три недели на Сенном базаре. Сегодня настал день встречи. Кочубей шатается на толкучке, то 121

прицениваясь к обуви, то роясь в разложенном на земле слесарном инструменте. Чтобы скоротать время, он примеряет обувь, пробует инструмент и торгуется с азартом завсегдатая толкучих рынков. Григорий Кочубей все еще не перебрался к Та- маре Струц на Константиновскую, 20. Но во дворе уже знают, что Тамарке повезло: к ней сватается по- ложительный, интересный мужчина. Дней через де- сять, пожалуй, можно будет совсем перебраться к Тамаре и начать печатать листовки. ...Почему же нет Демьяненко? Только от него можно узнать о положении в Нежине и в Крутах, выяснить, удалось ли товарищам добраться до пар- тизанского отряда. Григорий присел на корточки около старичка, торговавшего всякой рухлядью, и услышал, как кто-то шепнул ему в ухо: «Гриць!» Он обернулся. Мимо промелькнула Мотя... Мотя Чиженко, племян- ница Тимченко, которую арестовали вместе с ними. Ее выпустили? Кочубей рванулся было вдогонку за девушкой, но сдержал себя: «А вдруг гестаповцы для того и выпустили Мотю из тюрьмы, чтобы, следя за ней, напасть на след подпольного центра?» Григорий для виду еще поторговался со старич- ком и купил какую-то бросовую деталь, а потом пошел бродить по толкучке. Он снова встретил Мотю. В глазах девушки прочитал: «Беги... Спрячь- ся. Тебя ищут. Всех допрашивают о тебе. Наши остались там, плохо им...» — и такая мука, страш- ная, горькая, была в глазах девушки. Мотя давно затерялась в толпе, а Кочубей за- стыл, будто его оглушили страшным ударом. Да, это был страшный удар. Кочубей заставил себя дви- нуться с места, ибо его окаменевшая фигура не- вольно привлекала внимание. Он брел, думая о тех, кто сейчас находится в руках гестапо, гадая о том, как удалось вырваться Моте. Но он мог только гадать, ибо не знал, что произо- шло 5 января, после того, как гестаповская машина выехала с арестованными с Железнодорожного шоссе. 122

6. Черная машина остановилась, и гнусавый голос произнес: — Выходи! Первыми вышли Володя и Никита. Скрученные проволокой руки посинели, подпольщики едва могли переставлять искалеченные ноги. Мотя помогала выйти из машины Вере Давыдовне, тетке и дяде. Гестаповцы погнали их вниз, вниз... Зачем ведут их в это подземелье? Узкая, страшная яма, точно могила. Под потолком мерцает маленькая лампочка. На стенах кровь. В углу комнаты изорванная оде- жда. — К стенке! — крикнул гестаповец. Мотя не могла скрыть своего отчаяния. За что ее к стенке? Она ничего не сделала. Ей двадцать лет, она хочет жить. Но потом она устыдилась этих мы- слей, своего малодушия. Вместе со всеми молча по- вернулась к стенке. Их обыскали и повели в камеры. Тяжелая железная дверь закрылась за обреченными. Потянулись дни... Маленький кусочек черного, словно земля, хлеба и миска пахнувшей гнилью бурды на день. Первую вызвали на допрос Веру Давыдовну. Она не могла идти: раненая нога гноилась, вызывала адскую боль. Тюремщики поволокли ее. — Говори, старая ведьма, кто из тех двух твой сын, кто? — Нет тут моего сына. — Говори! — А-а-а! Плетка с острым металлическим стержнем на конце впилась в больное, немощное тело. — Говори, не то убью! Она молчала. Пусть убивают... Лучше не дожить до той минуты, когда замучают ее Вовку. — Скажешь, клятая баба, скажешь! — Бей, ирод, бей! — Ах, так? Ну, погоди... В камеру втолкнули Володю и Никиту. — Чего стали? Говорите, кто она такая? Чья мать? 123