Лучшая в мире повесть о первой любви

Сдача экзаменов началась, как и предполагалось, уже со следующей недели. Ни на последнем звонке, ни на торжественной линейке меня не было — даром не нужно было, да и сестре нужна была помощь. Зато на экзамены я хожу стабильно — не пропускаю ни одного, совсем. Ясен пень, нам дают поблажки — разрешают списывать, помогают тем, кто совсем ничего не знает. Таких как я просто-напросто не трогают — что-то я вытягиваю на четвёрки, за какие-то предметы мне просто ставят три и отпускают с богом. После каждого экзамена я докладываю всё сестре — и в принципе мне даже кажется на мгновение, что жизнь потихоньку начинает налаживаться.

Жаль, что мне это действительно только кажется.

В последний экзаменационный день, после сдачи истории, меня останавливает завуч.

— Пошли, — говорит она и хватает меня под локоть своими жирными грязными пальцами. Тянет меня в свой кабинет буквально силком — я, в общем, и не сопротивляюсь, поэтому не понимаю, к чему столько усилий.

На старом продавленном диване, конечно, лежит её кот — я только в этот день понимаю, что всё-таки он живой. Он при мне лениво и медленно переворачивается на другой бок, кое-как сумев совладать со своей плешивой дурно пахнущей спиной.

— Дорогуша, — начинает, улыбаясь, завуч, и я невольно морщусь, когда она наливает мне в пиалу свой фирменный «чаёчек», — ты же знаешь, что ты одна-одинёшенька осталась из выпускников, чьи документики ещё никуда не направили?

Я киваю, предвкушая последующие упрёки. Однако их, на удивление мне, не следует — вместо этого завуч, протягивая мне пиалу, спрашивает:

— Ты решишь, куда хочешь, или нам документики самим отправить?

— Решу, — тут же отвечаю я. Руки горят от контакта с раскалённой пиалой — но я выдавливаю из себя улыбку, губами прикасаясь к краю пиалы.

— Всё в порядке? — обеспокоенно.

Я перестаю улыбаться, чтобы действительно выглядеть «в порядке». От ощущения дежавю становится плохо.

— Итак, — с жадностью отпивая чай из своей пиалы, произносит завуч, — дорогуша, куда же мы тебя направляем, м? Решать уже нужно сию же минуточку!

— Куда-нить в художку, — машинально отвечаю я, пожимая плечами.

— Где сестрица твоя училась что ли? — икнув, спрашивает завуч. Я киваю. Она довольно улыбается, и я невольно обращаю внимание на её премерзкие золотые зубы.

— Сестрица твоя хорошая девочка, — говорит завуч, и меня от её голоса будто током бьёт, — училась на пятёрочки, поступила лёгонько, такая умничка! Тебя вон устроила сюда, как старалась…

— А вы с неё за это столько денег содрали, — не выдерживаю я, и вдруг на душе мне становится невыносимо легко. Все девять лет мечтала ей это высказать. Что мне теперь терять?

Завуч краснеет — то ли от стыда, то ли от злости. Ещё бы — содрать круглую сумму с лучшей ученицы только потому, что она хочет устроить в школу свою младшую сестру, от которой отвернулись родители. Я бы тоже покраснела, наверное.

— В общем, — примирительно говорит завуч. На лбу у неё выступает венка, пульсирует — женщина нервничает, но, видимо, не хочет конфликтов, — ладненько, документики уже завтра отправим. А теперь, дорогуша, вот.

И с этими словами завуч достаёт из ящика своего стола тоненький глянцевый лист. Когда он оказывается у меня в руках, я вижу большие золотые буквы.

— Грамота, — вслух читаю я, — за активное участие в жизни школы…

— Ну, дома похвастаешься, — прерывает меня завуч. Я встаю, отставив в сторону чашку с допитым через силу чаем. Вкус этот я запомню навеки, чтобы всегда помнить, что ни на какую гадость в мире после девятилетнего терпения этой бурды жаловаться нельзя. Бросаю последний взгляд на кота, и, тяжело вздохнув, произношу наконец:

— До свидания.

Завуч улыбается — облегчённо. Ещё бы. Я б на её месте тоже сияла от счастья.

На выходе из школы я разрываю грамоту и бросаю клочки бумаги в урну — завуч неправильно написала моё имя, да и ко всему прочему, от бумажки пахло так же, как от этого ужасного кота.

Я иду домой предвкушая радость сестры. Я сдала все экзамены, я смогла! Скоро я получу аттестат, поступлю в художественное училище, а там, гляди, и в институт… моя сестра сможет мною гордиться, а сегодня, может, купит что-нибудь вкусненькое. Или, может, её возлюбленный поведёт нас куда-нибудь праздновать, а я смогу насмотреться на улыбку своей сестры, я тоже смогу улыбнуться, и улыбка эта будет выглядеть не кривой и уродливой, а счастливой…

Додумать я не успеваю.

Уже подходя к своему подъезду, я замечаю машину скорой помощи. Труда не составляет понять, к кому это.

* * *

Я сижу на старом деревянном стуле у кушетки своей сестры, крепко держа её за руку.

День назад, когда я подбежала к скорой помощи и спросила, что случилось, мне ответили, что это не моё дело. Когда я сказала, что живу в этом доме, у меня спросили номер квартиры. Я не успела ответить — врачи вынесли на носилках мою сестру. Она была в сознании и узнала меня. Дальше уже я поехала с ними.

Только в больнице, оформляя бумаги и обещая, что все-все деньги я отдам, я поняла, что врачи выходили из подъезда без водолазных масок.

Море высохло.