Лучшие романы

Он пытался вообразить себе эти города: одни – на широких равнинах, другие – возле больших рек, огромные города на морских побережьях, города, опоясанные снежными горами. На большей части земного шара теперь разговаривали по-английски. Вместе с испано-американскими, индийскими, негритянскими диалектами и пиджининглиш он стал повседневным языком двух третей человечества. На Евразийском континенте, кроме редких и курьезных исключений в удаленных областях, сохранились три языка: немецкий, распространившийся до Антиохии и Генуи и соперничающий с испано-английским в Кадисе; офранцуженный русский, граничащий с индо-английским в Персии и Курдистане и пиджин-инглиш в Пекине; наконец, французский, по-прежнему блестящий и точный, разделивший Средиземноморье с индо-английским и немецким и достигающий Конго в своих негритянских диалектах.

Повсюду на земле, усеянной городами-гигантами, кроме управляемых территорий тропического «черного пояса», преобладало все то же космополитическое общественное устройство, и везде, от полюсов до экватора, раскинулись владения Грэма. Весь мир цивилизован; весь мир живет в городах; мир – его собственность…

На туманном юго-западе сияли странные и сверкающие, сладострастные и чем-то пугающие Города Наслаждений, о которых говорили и кинематограф-фонограф, и старик на улице. Удивительные места, напоминающие легендарный Сибарис, города искусства и красоты, продажного искусства и продажной красоты, чудесные города танцев и музыки, где развлекаются те, кто выигрывает в свирепой, постыдной экономической борьбе, идущей внизу, в ярко освещенных лабиринтах.

Он знал, как жестока эта борьба. О степени ее жестокости можно было судить по тому, что теперешние люди считают Англию девятнадцатого века воплощением идиллической, беззаботной жизни. И Грэм перевел глаза на картину, расстилавшуюся непосредственно внизу под ним, пытаясь различить большие заводы в этой путанице сооружений…

Глава XV Высшее общество

Официальные апартаменты начальника Управления ветродвигателей изумили бы Грэма, явись он туда прямо из девятнадцатого века, однако он уже начал привыкать к стилю нового времени. Трудно было бы описать, как залы и комнаты, кажущиеся сложной системой арок, мостиков, проходов и галерей, членили и объединяли все это огромное пространство. Он прошел через уже знакомую раздвижную дверь на площадку очень широкого лестничного марша, по которому сновали мужчины и женщины, одетые с таким блеском, какого Грэм еще не видел. Отсюда открывалась перспектива зала, украшенного матово-белыми, розовато-лиловыми и пурпурными орнаментами; далеко вдали она завершалась облачным волшебством ажурных ширм. Поверху были перекинуты мостики, изготовленные, казалось, из фарфора или филиграни.

Подняв голову, Грэм увидел ярусы галерей, откуда на него смотрело множество лиц. Воздух вибрировал от бесчисленных голосов и музыки – она доносилась сверху, веселая и возбуждающая; ее источника он так и не смог найти.

Центральный зал был полон – но без толчеи, хотя собралось, по-видимому, много тысяч человек. На всех были сверкающие, даже фантастические одежды, причем на мужчинах столь же замысловатые, как и на женщинах, – нудный пуританский стиль солидного мужского костюма уже давно канул в небытие. Большинство мужчин носили тщательно завитые волосы, лысых не было вовсе. Это море подстриженных локонов очаровало бы Россетти. Один господин, носивший, как сказали Грэму, таинственный титул «аморист», щеголял двумя косами в стиле Маргариты, и они ему шли. Косички-хвостики попадались часто; вроде бы маньчжурское происхождение более не считалось чем-то зазорным. Одежда отличалась многообразием фасонов. Более стройные мужчины носили штаны в обтяжку; попадались буфы с разрезами, плащи, мантии. По всей видимости, преобладала мода эпохи Льва X, но ощущалось и влияние Востока. Дородность мужчины, которая в викторианские времена подвергалась немилосердным атакам со стороны бесчисленных пуговиц, варварски зауженных панталон и режущих подмышками сюртуков, теперь служила основой для демонстрации исполненной достоинства осанки, подчеркнутой обилием ниспадающих складок. Довольно часто, однако, встречались и изящные костюмы в обтяжку. Грэму, чопорному человеку чопорного века, эти люди казались слишком манерными, их лица – слишком подвижными, мимика – чересчур выразительной. Они жестикулировали и выказывали удивление, интерес, изумление, они удивительно откровенно демонстрировали чувства, которые в них возбуждали дамы.

А дамы составляли здесь, несомненно, подавляющее большинство. Их одежда, походка, манеры были не столь вызывающими, не столь бросающимися в глаза, но более вычурными. Некоторые красовались в платьях классической простоты в стиле ампир, их обнаженные руки и плечи сверкали белизной. Другие были в облегающих платьях без швов и пояса, иногда украшенных длинными ниспадающими с плеч складками. Привлекательность откровенных вечерних туалетов не уменьшилась за минувшие два столетия.