– Есть, к примеру, девицы, – распространялся Генеральный инспектор с глубоким осознанием собственной полезности, – которые рьяно изучают некоторые предметы, если они не чересчур трудны. Таких у нас тысячи. В настоящее время, – с наполеоновским жестом заявил он, – около пятисот фонографов в различных частях Лондона читают лекции о влиянии Платона и Свифта на любовные похождения Шелли, Хэзлитта[19]
и Бернса. Затем слушательницы напишут сочинение по теме лекций, и их имена в порядке успешности вывесят на видных местах. Видите, какой прогресс? Полуграмотный средний класс ваших дней исчез.– А начальные школы? – спросил Грэм. – Они тоже в вашем ведении?
– Полностью, – подтвердил Генеральный инспектор.
Грэм, которого и в прежние – демократические – времена интересовала эта проблема, стал задавать вопросы. Ему припомнились некоторые случайные фразы, оброненные стариком, с которым он разговаривал в темноте. А тут еще Генеральный инспектор подтвердил слова старика:
– Мы пытаемся сделать начальную школу приятной для детишек. Ведь им так скоро придется трудиться. Самые простые принципы – послушание, трудолюбие…
– Учите их совсем немногому?
– А зачем им больше? Излишние знания порождают беспокойство и неудовлетворенность. Мы их развлекаем. Но и при этом возникают неприятности, возбуждение в массах. Откуда рабочие набираются этих мыслей, уму непостижимо. Друг от друга, видимо. Тут и социалистические мечтания, и даже анархические идеи! Агитаторы действуют вовсю. Я всегда считал и считаю, что моя первоочередная задача – борьба с народным недовольством. Зачем делать народ несчастным?
– Удивительно, – задумчиво сказал Грэм. – Однако сколько вещей мне хотелось бы еще узнать…
Линкольн, который стоял, следя за выражением лица Грэма во время беседы, вмешался.
– Вас ждут другие, – вполголоса напомнил он.
Генеральный инспектор школ откланялся.
– Может быть, – сказал Линкольн, перехватив мимолетный взгляд Грэма, – вы хотите познакомиться с кем-то из этих дам?
Дочь Управляющего свинобойнями оказалась очаровательной миниатюрной особой с рыжими волосами и бойкими голубыми глазами. Линкольн оставил их беседовать наедине, и дама тут же заявила Грэму, что она обожает «старые добрые дни» – так назвала она время, когда Грэм впал в летаргию. Говоря это, она улыбалась, и ее глаза улыбались, словно требуя взаимности.
– Сколько раз я пыталась вообразить себе это старое романтическое время, – говорила она. – А для вас это живые воспоминания. Каким странным и переполненным людьми должен казаться вам наш мир! Я видела фотографии и картины старых времен – маленькие одинокие домики, сложенные из кирпича, изготовленного из обожженной глины, все черные от копоти очагов, железнодорожные мосты, простенькие объявления, важные строгие пуритане в странных черных сюртуках и высоких шляпах, железные поезда на железных мостах, проносящиеся над головой, лошади, коровы и даже полудикие собаки, бегающие по улицам. И вдруг вы попадаете прямо сюда!
– Прямо сюда, – повторил Грэм.
– Из вашей жизни, из всего, что вам было знакомо.
– Прежняя жизнь не была счастливой, – заметил Грэм. – Я не жалею о ней.
Она бросила на него быстрый взгляд. Последовала короткая пауза. Она ободряюще улыбнулась.
– Нет?
– Нет, – сказал Грэм, – то была ничтожная жизнь, ничтожная и бессмысленная. Но эта… Мы считали мир сложным, достаточно цивилизованным. Но теперь – хотя в этом мире мне всего четыре дня от роду – наш век представляется мне странным, варварским – он был лишь началом нового порядка. Всего лишь началом… Вам трудно будет понять, как мало я знаю.
– Вы можете спросить меня о чем угодно, – сказала она, улыбаясь.
– Тогда расскажите мне, кто эти люди. Я все еще в полном неведении. Это озадачивает. Кто это, генералы?
– Люди в шляпах с перьями?
– Нет… нет. Это, наверное, какие-нибудь должностные лица, занимающие высокие посты. А кто этот импозантный господин?
– Этот? Очень важный сановник, Морден. Он директор-распорядитель Компании противожелчных пилюль. Я слышала, что его рабочие иногда производят в сутки мириад мириадов пилюль. Шутка ли – мириад мириадов!
– Мириад мириадов. Неудивительно, что у него такой гордый вид, – сказал Грэм. – Пилюли! Что за удивительное время! А тот человек в пурпуре?
– Он не совсем из нашего круга, знаете ли. Но мы его любим. Он умен и очень забавен. Это один из руководителей медицинского факультета Лондонского университета. Все медики носят пурпур. Но, сами понимаете, люди, которые получают жалованье за свою работу… – Она усмехнулась, отметая претензии подобных людей на высокое положение в обществе…
– Есть ли тут кто-нибудь из ваших великих художников или писателей?
– Нет, писателей здесь нет. По большей части это чудаки, слишком занятые собственной персоной. И они так ужасно ссорятся! Они могут подраться из-за права первому подняться по лестнице! Ужасно, не правда ли? Но я думаю, что Рейсбери, самый модный капиллотомист, здесь. Он приехал с Капри.
– Капиллотомист? – Грэм задумался. – Ах да, вспомнил. Артист! Почему бы и нет?