Лучший друг

Сразу за домом, где периодически прорывало теплотрассу, отчего там была огромная глубокая заледенелая лужа, он увидел прорубь, размер как раз подходящий под то, как если бы туда провалился ребёнок.

— Извините… — привлёк он внимание женщины. — А может она провалилась сюда? — сказал он, указывая рукой на прорубь, в которой плавали осколки грязно-коричневого из-за ржавой воды льда.

Мать девочки остановившимся взглядом уставилась на прорубь. Несколько секунд смотрела туда, словно выпала из реальности, как будто всё её «я» провалилось в это ледяное месиво. Затем очнулась, перевела взгляд на Андрея и несколько секунд пристально и злобно смотрела на него, собираясь что-то выпалить. Потом с отвращением отвернулась, как от кучи тухлого мяса, и пошла в обратном направлении быстрым шагом, подчёркивавшим, что такие ассистенты в поисках ей не требуются.

Но Андрей и не собирался идти дальше за ней. Её злобный взгляд его нисколько не пугал, а наоборот — только привлёк. Она посмотрела ему прямо в глаза, так по-настоящему. И дети, и взрослые обычно этого не делали, все делали вид, будто его нет. Она же посмотрела так, как будто он очень даже «был». БЫЛ. Был здесь и сейчас, прямо перед ней. Ему всегда не хватало человеческого внимания или признания того, что он здесь, вместе со всеми.

Он смотрел ей вслед с благодарностью за этот нужный ему взгляд.

* * *

Друзей у него не было. Да и вообще людей вокруг него с каждым годом становилось всё меньше. Одноклассники его сторонились и избегали, потому что с возрастом делались всё избирательнее в отношении тех, с кем проводить время.

В течение нескольких лет в начале каждого учебного года повторялась одна и та же история. После того, как классная руководительница рассаживала учеников на свой лад: симпатичных и исполнительных жополизов — поближе к себе, а за их спинами — неказистых или со слишком независимым дерзким взглядом, к учительнице подходили девочки или мальчики и просили отсадить их от Андрея. Дескать, он странный, да и воняет от него, ну, или ещё что-то в этом же роде.

Вначале учительница отказывалась менять свой первоначальный план рассадки, и тогда ученик приводил родителей, желавших взглянуть на этого странного мальчика, которого до смерти боится их Серёжа. Боится до такой степени, что, ещё не получив ни одного подзатыльника, устроил истерику родителям и заставил их просить Надежду Геннадьевну посадить его с кем-то другим.

Таким образом, за Андреем навечно закрепилось место за последней партой третьего ряда.

Со временем парта перед ним тоже освободилась, и он стал не только сидеть один, но ещё был отделен партой от всего остального коллектива. Этакий «вольер» в классе. Ребята часто поглядывали в его сторону с брезгливостью и каким-то подобием сочувствия, не к нему лично, а к вероятности попадания туда самому по какой-либо причине. Скорее всего, это было сопереживание самому себе. Именно так сочувствуют и сопереживают большинство людей.

Андрею казалось это вполне нормальным. Общаться ему ни с кем особо не хотелось, но стремление «быть как все», в меру его понимания, в нём было.

Например, видя, что дети предпочитают ходить вместе в столовую, в школу или домой, понимал, что так нужно, так правильно, а он почему-то всегда один. И это вроде как не совсем правильно. То есть, его интересовала формула, модель, а не собственные эмоции.

Такие вопросы, как, например, дружба или общение, эмоций у него не вызывали. Вместо этого была пустота. Он её чувствовал сам, и другие её чувствовали, поэтому с малых лет все вокруг сторонились этого мерзкого улыбчивого придурка.

Родители тоже его не любили. У них не было семейных ужинов или обедов, поэтому глаза он им особо не мозолил. Общение с матерью и отцом сводилось к обрывистым упрёкам: «выкинь», «приберись, давай!», «уроки сделал?», «занимался?» Казалось, они просто ждали, пока он уедет куда-нибудь учиться, а до этого терпели его здесь. Не сбегать же самим? А если к родственникам его отправить жить, что люди скажут? Скажут, выперли сыночка. Разве хорошие люди так поступают? Нет. Выглядеть «хорошими» людьми было для них самым главным. Можно делать всё, что угодно: превратить свою жизнь в рутину, жить, как будто ты не в своей семье, а в тюремной камере, где все собрались не по собственной воле, и поэтому им не остаётся ничего другого, кроме как «терпеть» и ждать конца, отупев от безразличия и тихой, а часто и «громкой», злобы… лишь бы выглядеть при этом приличной семьёй.

Однажды их пригласили в гости такие же одинокие люди, как и они сами. Было очень непривычно наблюдать, как вместо ежедневного спектакля под названием «Давайте смотреть в телевизор, чтобы, не дай бог, не заглянуть случайно друг другу в глаза», начались нелепые сборы. Двоим несчастным взрослым людям казалось, что сегодня, именно с этих «гостей», может начаться новая жизнь, в которой будут поездки на дачу, совместные походы или что-то в этом роде. Словом, начнётся «это самое», как у нормальных счастливых людей.