Лукьяненко

Увы, жизнь труженика полей, жизнь пахаря-земледельца, его тяжкая доля были знакомы ему совсем не по книжным страницам. Испытал он все ее тяготы, как говорится, «на собственном горбу». Мальчиком возил в поле навоз из скотного загона, чтоб удобрить матушку-землю, ибо навоз «пахотной земле и благодатному хлебцу — пища», а повзрослел, подрос чуть — наравне с отцом и старшими братьями пахал кубанский тяжелый чернозем, ступал босыми ногами в теплую постельку для хлебных зерен и разбрасывал, семена, чтоб после первого же летнего зноя выйти со всей родней на жатву. А там на току работа — и не было всему этому ни конца, ни краю…

Книжка Сергея Максимова, вобравшая в себя мудрость народную и многовековой земледельческий опыт России, была для него своеобразной энциклопедией тяжкого труда русского крестьянина. Потому Павел Пантелеймонович сторговался быстренько с женщиной и, заплатив ей несколько рублей, стал обладателем этой редкости. Отныне стал считать он тот случайный поход на Сенной базар весьма удачным. Еще бы! Сделать такое неоценимое приобретение!

Покамест Лукьяненко возвращался до дому, он, чтоб не терять попусту драгоценного времени, на ходу, изредка поглядывая под ноги, стал листать книгу. И заново удивлялся и радовался то верным и точным житейским наблюдениям, то остроумным пословицам: «Ел бы богач деньги, кабы убогий не кормил его хлебом… Хлеб на столе — стол престол, а хлеба ни куска — и стол доска…»

Да, испокон веку у русского человека бытует глубокое уважение к хлебным злакам, посев и жатва которых и составляли некогда основу и смысл всей отчей жизни.

За великое счастье почиталось рождение в многолюдной крестьянской семье сына: родился помощник, пахарь, наследник будущий. И верно, с рождением мальчика в семье прибавлялась лишняя прирезка пахотной и сенокосной землицы.

Легко и радостно читалось ему о том, как свозили с поля последний сноп, потому что и это знакомо ему и близко. Вот с урожайными веселыми песнями сопровождают жницы хозяина в избу, а самая красивая девушка торжественно несет на руках этот сноп — дожинок, украшенный цветными лентами и ясноглазыми, милыми сердцу васильками.

Издавна с хлебом связывалось понятие о довольстве и богатстве. И новобрачных-повенчанных неспроста обсыпали зерном — ячменем или рожью — в благостный знак, чтоб молодые жили-поживали богато да добра наживали. Хлеб в народе почитался символом сытости, телесной крепости, а значит, и счастья земного.

Только вот счастье не давалось даром, не на всякого выпадало, а с большим разбором. Нашего же крестьянина никто в целом свете не смог бы назвать счастливым: дома у него столько скапливалось бед, нужды и неурядиц, что про счастье он слышал разве только в сказках волшебных. Как же часто случались в России засухи, недороды, неурожаи, а с ними приходило великое народное бедствие — голод, черная година. Не счесть их в русской истории! Заглянем в летописи, почитаем документы более близкого к нам времени — годы неурожаев так и пестрят на тех страницах. За всем этим — драма целого народа. Глухая беспросветная борьба с голодом за выживание.

Зато в редкую урожайную хлебную пору землепашец наш благоденствовал. Все вышло, кажется, ладно — и закрома наполнились отборным зерном — для прокорма семьи, скотины, для урожая на семена оставлено, есть и на продажу что в город свезти. Да только нередко и тут крестьянин оставался ни с чем: безбожно обманывали его перекупщик зерна и кулак-ссыпщик. Мало ли кто еще надувал безответного простодушного землепашца!

Да… в годины тяжкие с северных скудных земель нередко уходил крестьянин русский на заработок в города, в чужие места, в богатые губернии. Уходил батрачить, и там в неприветливой стороне, в изнурительном труде проходили молодые, да и зрелые годы, тут же подбиралась ранняя старость, немощи, болезни.

С изломанной грудью, с изношенным по чужим людям здоровьем, как пишет Сергей Максимов, русский человек возвращался в родную сторонку, в отцовскую деревню, чтобы здесь кости сложить, «потому что здесь привелось ему впервые увидеть свет божий…».

И еще: «На соломе русский человек родится, на ней и помирает. Умрет он — солому, на которой лежал, выносят за ворота и сожигают».